Последние слова он отчеканил особенно ясно и медленно.
— У вас есть семья, Александр Васильевич, — вполголоса заметил граф.
— Свою вину перед дочерью князя Молдавского и перед его внуками я сумею искупить, ваше сиятельство, — высокомерно возразил Воротынцев.
— Я должен буду передать ваши слова государю, — сказал граф, тоже поднимаясь с места. — Его величеству будет прискорбно. А ваш сын? Государю желательно знать ваши намерения относительно его.
— Он получит все, что ему следует получить из нашего родового состояния, как мой единственный, законный наследник, — холодно возразил Воротынцев и, почтительно раскланявшись, вышел.
Длинный зал, почти пустой, когда он проходил через него два часа тому назад, был теперь полон публики всякого звания и состояния. Тут ждали своей очереди и люди из простонародья, и хорошо одетые господа, военные и статские, дамы и простые бабы. Почти у всех лица были угрюмые или озабоченные, у многих черты были искажены страхом, печалью или отчаянием. Там и сям завязывались шепотком разговоры, прерываемые тяжелыми вздохами и долгими молчаниями.
На Воротынцева, когда он проходил через зал, никто не обратил внимания. Мало ли важных и богатых бар ездило к шефу жандармов за советом, с жалобами и с просьбами всякого рода!
У окна, близ двери, стоял белокурый юноша с бледным, моложавым лицом. Поравнявшись с ним, Александр Васильевич, до этой минуты шедший, не озираясь ни вправо, ни влево, поднял голову, побледнел и, как вкопанный, остановился.
Чьи это глаза смотрели на него с наивным любопытством, пристально и боязливо? У одного только существа в мире могли быть такие глаза — у сына Марфиньки.
Но замешательство Александра Васильевича длилось недолго, он отвернулся от представшего перед ним призрака и прошел дальше не оборачиваясь.
Между тем через некоторое время после того граф Бенкендорф спросил у своего помощника, когда после приема просителей они остались вдвоем:
— Ну, что, Леонтий Васильевич, удалась вам ваша комбинация? Видел Воротынцев сына? Узнал его?
— Не мог он его не видеть. Я поставил его около самой двери; пройти мимо и не заметить его было невозможно.
— И что же? Вы следили за Воротынцевым, когда он поравнялся с сыном?
— Следил. Он как будто замялся на мгновение в дверях и повернул голову в ту сторону, где тот стоял, но догадался ли он, кто этот юноша, трудно сказать, — так быстро прошел он дальше.
— Я вам говорил, что так выйдет. Я Воротынцева знаю; это — характер.
— Но ведь признать сына он не отказывается? — полюбопытствовал Леонтий Васильевич.