— Ты это наверное знаешь? — спросила Марья Леонтьевна, вскидывая боязливый взгляд на дочь.
— Наверное, будьте покойны, — ответила Марта с такою уверенностью, что Марья Леонтьевна на время успокоилась.
Внезапно и без всякой подготовки очутившись главой семьи, Марта не только не растерялась и не впала в отчаяние, как всякая другая девушка на ее месте, но с такой энергией, так толково и разумно вошла в свою новую роль, что надо было только дивиться.
Изнеженная и избалованная, привыкшая с детства жить чужим умом и подчиняться чужой воле, не осмеливаясь иметь ни мыслей своих, ни убеждений, она до двадцати лет смотрела на жизнь и на людей глазами отца, заботилась лишь о том, чтобы угодить ему, хлопотала только о нарядах, о выездах в свет, об удовольствиях, и вдруг ей пришлось вполне самостоятельно распоряжаться не только своей собственной судьбой, но также и судьбой матери, братьев и многочисленной дворни.
К ней ежеминутно являлись с приказаниями то тот, то другой. Михаил Иванович так растерялся, что за каждым вздором бежал к барышне. К ней приводили гробовщиков; она толковала с докторами о том, каким способом довезти тело отца до подмосковной так, чтобы оно дорогой не разложилось. Она заказывала траур себе, матери, братьям и старшим слугам, принимала посетителей и вела с ними те разговоры, которые обыкновенно ведутся в подобных случаях.
— И как это ее Господь поддерживает! Весь день на ногах, хоть бы на минуточку прилегла отдохнуть, — толковали про барышню в людских и девичьих.
— А ночью у тела молится. Как уйдут все, она уже и там.
— Не слегла бы от натуги-то! — беспокоились за Марту.
— Небось, такая не скоро с ног свалится, — возражала на это с гордостью Маланья Тимофеевна. — Вылитая старая барыня, Марфа Григорьевна. Та тоже, бывало: чем ей на душе тяжелее, чем горше, тем она бодрее выступает. И голос у нее тогда звонче делается, и взгляд острее, а говорит она, бывало, в такие дни, точно молотком тебе в память слова-то вколачивает, век не забыть. Так же и Марфа Александровна теперь. Одна порода, сейчас видно.
Маланья была у Воротынцевых, когда стало известно, что барин скончался; она забежала к себе домой на Мещанскую для того только, чтобы бельишка да платье захватить, сказать, чтобы ее не ждали, да распорядится по хозяйству. Она была уверена, что барышня возьмет ее с мужем в подмосковную, знала также и то, что в настоящую минуту она нужнее всех на свете дочери Александра Васильевича, и решила ни на минуту не покидать ее.
Что же касается исхода того дела, которым она так терзалась в продолжение целого года, то Маланья и думать о нем перестала. Когда ее муж в минуту отчаяния начал было упрекать барина, что вот он умер и оставил их одних расхлебывать заваренную им кашу, она прикрикнула на него: