— Хоть бы мне дали взглянуть на этот портрет!
— Вам его совсем должны отдать. Вам должны отдать все, что принадлежало вашему отцу. Все будет ваше… дом, со всем, что в нем есть… У вас будет один из красивейших домов в Петербурге, Григорий Александрович. Вам его, верно, уж показывали?
— Да, мы раз как-то проходили с Бутягиным по набережной Мойки…
— Как красив фасад! — продолжала Полинька, не вслушиваясь в ответы. — Окна с зеркальными стеклами и с мраморными барельефами. Над воротами мраморный щит с вашим гербом, а по обеим сторонам крыльца бронзовые львы. Очень величественно. А если бы вы знали, как хорош двор! Посреди — фонтан, окруженный цветником. Строения все, до последней людской бани, — каменные, а позади чудесный сад. В нем летом, в самый сильный жар, прохладно и пахнет цветами, и пропасть редких деревьев. Все это будет ваше, Григорий Александрович. У них, говорят, и дача очень хороша. Она стоила больше ста тысяч — оранжереи, теплицы…
Григорий слушал как очарованный. В его воображении мелькали видения, одно другого обаятельнее. Он видел себя в этом саду с Соней, и все, что окружало их, принадлежало им, все-все.
— В доме тридцать барских комнат, — рассказывала между тем Полинька.
— Больше, чем у Ратморцевых, — задумчиво заметил Григорий Александрович.
— О, гораздо больше! Воротынцевы гораздо богаче Ратморцевых. Я это от самого Александра Васильевича сколько раз слышала. Он очень любил говорить про свой род, про свою прабабку Марфу Григорьевну и про то, что после деда он остался единственным представителем фамилии. Теперь вы являетесь его заместителем, Григории Александрович.
— Никогда этого не будет, — вырвалось у него.
— Почему? Должно быть! У вас все права… это — только вопрос времени, — проговорила она.
— Человеческая жизнь — тоже вопрос времени.
Полинька не знала, что ответить собеседнику. Слова замирали на ее губах перед его отчаяньем и при мысли, что он, может быть, понимает свое положение лучше других и что в неудачах, осаждающих его со всех сторон, он провидит то, что другим еще не ясно.
Вообще, чем ближе знакомилась она с Григорием, тем больше терялась в догадках относительно его. На многих он производил впечатление слабоумного. Отец Полиньки, после первого разговора с ним, сказал:
— Юродивый какой-то и на мужчину не похож. Где уж такому за себя постоять? Шел бы лучше в монастырь, грехи родительские отмаливать, да и дело с концом.
Но иногда у этого «юродивого» прорывались такие слова, такие мысли, до которых не всякому умнику додуматься.
Иногда трудно было объяснить Григорию самые простые вещи, а иногда он понимал то, в чем сама Полинька не в состоянии была дать себе отчет. По временам точно столбняк находил на него; он глубоко задумывался, надо было три-четыре раза окликнуть его, чтобы он очнулся, и тогда он пугался, терялся, и ему так трудно было собраться с мыслями, что от усилий у него зубы судорожно сжимались и все лицо искажалось.