— Да они там даже и мысли не допускают, что Григорий может на ней не жениться. Ведь государь убежден, что за него просила невеста.
Наступило молчание.
Людмила Николаевна, опустив голову на плечо мужа, размышляла о случившемся.
— Я очень рада, что он наконец имеет имя и состояние, — проговорила она вполголоса, точно про себя.
— О, и я этому бесконечно рад! — подхватил ее муж. — Но… Что, если он ее не любит, если…
— Он должен ее любить, должен! Из благодарности. Она прекрасная, энергичная девушка и сделала для него то, чего никто не сделал бы! — с воодушевлением, почти запальчиво воскликнула Людмила Николаевна. — Ему надо это объяснить.
— Тем более, что положение безвыходное, — согласился Сергей Владимирович. — Я тебе еще не успел все сказать: государь желает видеть его. Граф заявил мне, что завтра, в десять часов, я должен быть с Григорием во дворце.
Григорий Александрович Воротынцев обвенчался с девицей Ожогиной в первое воскресенье после Пасхи.
Свадьба была скромная, и в тот же день молодые уехали в свое родовое имение Воротыновку.
Людмила Николаевна с дочерьми на свадьбе не присутствовала. Свое намерение провести лето в Гнезде она отложила и, не дожидаясь оттепели, еще зимним путем уехала с дочерьми за границу.
Сергей Александрович должен был приехать за семьей летом вместе с мсье Вайяном, которого госпожа Ратморцева без труда уговорила остаться с мужем, чтобы ему не было слишком скучно в опустевшем доме.
На башне маленькой церкви древней архитектуры, среди площади, окруженной домами с остроконечными, выдающимися вперед крышами, пробило девять часов утра.
Не успел последний удар колокола замереть в воздухе, как крайнее окно в одном из домиков, утопавших в зелени под яркими лучами солнца, растворилось и в нем появилась женщина в белом утреннем капоте.
Ей было около тридцати пяти лет, но на вид ей можно было дать гораздо больше. Ее большие серые глаза, казавшиеся совсем темными от черных ресниц, впали, лоб перерезался морщинами, углы поблекших губ, опускаясь, придавали горькое выражение ее улыбке, в густых волосах серебрилась седина, и выражение ее лица, когда с нею не было ее дочерей, было так печально, что жители города, в котором она жила с семьей третий месяц, иначе как la pauvre dame russe [31] ее не называли. Это была Людмила Николаевна Ратморцева.
— Няня, ты здесь? — спросила она, перегибаясь все еще стройным станом через чугунную резную балюстраду в сад с миндальными, лимонными и вишневыми деревьями в цвету.
От живой изгороди, где под высоким, развесистым каштановым деревом был деревянный стол, окруженный стульями, отделилась старушка, хлопотавшая у этого стола, и настолько скоро, насколько позволяли ей старые ноги, подбежала к своей госпоже.