Проводив последнюю маменьку с дочерьми до дверей прихожей, барышни Ратморцевы с недоумением переглянулись.
«Так вот что такое — бал! — читалось в их широко раскрытых невинных глазах и в печальной гримасе алых губ. — Полнейшее разочарование!»
Как они ждали этого вечера! Сколько приготовлений, жуткого, сладостного волнения! Как билось у них сердце на последнем уроке танцев, когда старик француз, учивший танцевать менуэты и гавоты еще их отца и бабушку с дедушкой, расчувствовавшись, произнес им торжественную речь относительно важности предстоящего события: «Это — ваш первый бал!»
Ничего из того, что они ожидали, не сбылось. Старательно выделывая па в мазурке и кадрилях, кружась в вальсе с незнакомыми мужчинами в блестящих мундирах и во фраках, они, кроме страха и смущения, ничего не испытывали. Говорили с ними о том, чего они не знали, и сознание, что никто из всей этой толпы не понимает их, не знает ни их мыслей, ни чувств, что все эти веселые девушки, оживленно болтавшие между собой, окидывали маленьких хозяек полным обидного снисхождения взглядом, ничего не имеют с ними общего и, пожалуй, расхохочутся, если узнают их внутренний мир, — производило на них удручающее впечатление.
Проходя по опустевшему залу в гостиную, где ожидала их мать, и робко прижимаясь друг к другу, сестры Ратморцевы напоминали белых бабочек, застигнутых бурей в таком месте, где укрыться некуда. Розовые щечки побледнели, золотистые локоны развились, белые ваперовые юбочки помялись, и длинные концы белых атласных лент на коротких рукавчиках печально спадали теперь с худеньких детских плеч, как опущенные крылья.
«Бедняжки! — думала Людмила Николаевна, глядя на дочерей из противоположного конца длинной гостиной, где тоже, кроме нее да двух-трех лакеев, ожидавших у дверей приказания гасить свечи в люстрах и стенных бра, никого не было. — Первый бал не заставил их пристраститься к светской жизни. Милые девочки! Как непохожи они на противных жеманниц, кружившихся здесь несколько минут тому назад!»
Но нежное умиление, выражавшееся на ее лице, исчезло при приближении детей, и она с обычною сдержанностью спросила:
— Весело вам было, дети?
— Мерси, маман, — ответили они, целуя ее руки.
— Не надо завиваться сегодня. Проститесь с папенькой и ложитесь спать, — сказала она, проводя рукой по густым волосам Сони, а затем, дотронувшись до беленькой шейки Веры, прибавила, накидывая ей на плечи свою мантилью из лебяжьего пуха: — Пройдите к папеньке через мою уборную, в коридоре холодно.
Девушки опять поцеловали ее руку, а она перекрестила их и, прикоснувшись губами к их лбу, еще раз повторила, чтобы они шли к отцу.