о смысле и содержании политической свободы никто не имел понятия не только в деревне, но и далеко — покуда хватает глаз — за ее пределами. Разве что
в нескольких крупных городах — в Праге, Варшаве, Берлине, Будапеште, да и там не все. Ведь диктатура рухнула в 1989 году вовсе не потому, что мало-помалу народы Восточной и Центральной Европы пришли к убеждению, что миропорядок, основанный на либеральной демократии и рыночной экономике, в конце концов лучше и справедливее, чем реально осуществленный социализм или не осуществимый в принципе коммунизм, так как он гарантирует индивидууму несколько большую порцию счастья. Как было бы замечательно, если бы это было так. Но, увы, правда в том, что народы Восточной и Центральной Европы, подчиняясь животному эгоизму и инстинкту выживания, пытались все эти годы сохранять минимально возможную частную собственность и автономию, стремились к тому, чтобы, легально или нелегально, вернуть или заполучить то, что им принадлежало по праву. И в этих целях дружными усилиями подтачивали диктатуру, которая, не гнушаясь террором, массовыми убийствами и строжайшим ограничением свободы слова, собраний и свободы печати, намеревалась придать некую маскарадно-земную форму исконному человеческому влечению к коллективности и не менее древнему человеческому томлению по равенству между людьми.
Но в этой довольно внушительной части мира политическая свобода означала и означает поныне не то, что она означает в других краях.
И если бы я сказал местному голове, за кого следует голосовать деревне, то, несомненно, деревня отдала бы свой голос за ту партию или за того кандидата, которым я отдаю предпочтение. Но я этого не сказал. И вовсе не потому, что боюсь ответственности за свои слова. Я не сказал этого потому, что даже при первых проблесках демократии, в интересах самой этой демократии, не желал предавать свое толкование политической свободы и демократии. Вместо этого я коротко объяснил, какие, по моему мнению, взгляды представляют те или иные кандидаты и какие плюсы и минусы это может означать для деревни. При этом я всячески избегал даже самых малейших намеков на собственную предвзятость по отношению к тем или иным партиям или лицам. И по глазам сельского предводителя видел, что мое поведение ему представляется чуть ли не враждебным, и поэтому все мои речи настолько разочаровывают его, что он пропускает их мимо ушей. Короче, он удалился расстроенным, так сказать ни
с чем, исполненный еще больших сомнений, чем те, с которыми он пришел.
И все же я полагал, что это честнее, чем вводить его в заблуждение, пользуясь тем, что сознание его опирается на мифологические и магические представления, и разыгрывать из себя шамана, способного наперед поведать ему о вещах, неведомых ни одной душе. С тех пор его уже нет в живых, но я по сей день испытываю удовлетворение от того, что хотя и разочаровал его, но все же был честен в своем убеждении, что демократия по сути своей — вещь, предназначенная для индивидуумов. Как бы то ни было, сегодня политические воззрения в деревне не отличаются уже однородностью. Деревне пришлось смириться с тем, что впервые в ее истории у нее больше нет одного, непререкаемого и изолированного от влияния внешних событий мнения. Каждый должен определяться со своим мнением сам, что, естественно, делает это мнение уязвимым, а личную жизнь непредсказуемой и опасной.