— Значит так, слушайте… — заговорил судовой врач и все обратились во внимание. — Первая женщина у меня была…в восемь утра. Вторая — в полдень. С часу до двух, разумеется, перерыв на обед, потому как режим питания нарушать нежелательно. Третья присоединилась за чашкой послеполуденного чаю…
— А мадам Гайде?
— А мадам Гайде уже к вечеру подтянулась, оставив всех остальных далеко за бортом.
— Ну, не хочешь рассказывать — как хочешь. Скрытный какой…
— Ладно, хватит вам кости капитану перемывать, как бабы у колодца… — прервал зашедшую слишком далеко беседу первый помощник. — И у мачт есть уши. Достоинствами в бане будете меряться, если больше нечем и в ратных подвигах негусто…
— Отчего бы и нет? Могу и про ратные рассказать… Про «пиратные»…
И до самой темноты Варфоломео не умолкал, вдохновенно вещая о пущенных на дно кораблях, отобранных сокровищах и ожесточенных сражениях. И даже если лишь половина из его россказней была правдой, все равно мало кто из сколопендровцев мог потягаться с ним количеством пережитых приключений. Даже капитанский попугай повидал на своем веку побольше, чем простой среднестатистический матрос, и это добавило Барту еще несколько очков уважения…но не во всех глазах. Светловолосый пират стал костью поперек горла второму помощнику, то ли из-за речей, угрожающих рано или поздно выйти за грань между дозволенным и крамольным, которые тот вдохновенно толкал перед командой, то ли из-за многозначительных взглядов и дерзких фразочек, которые отпускал в адрес капитанши. И даже ночью после всех этих россказней Лауритцу приснилось, что он снова молодой и совсем зеленый судовой врач на своем первом корабле — патрульном бриге «Ласточка», и они на зеленых волнах Малахитового моря сражаются с пиратским судном, с «Диким псом» капитана Ламберта, доктор был в этом уверен…
А до печально известного Рогатого мыса тем временем оставалось всего каких-то два суточных перехода, и чем ближе была эта переломная точка пути, тем больше начинал нервничать экипаж «Золотой Сколопендры». А больше всего волновалась капитанша, хотя виду и не подавала. Шивилла была одной из тех, кто уже не раз обходил эту «ловушку для неопытных моряков» и под командованием своего отца, и самостоятельно, так что она очень хорошо представляла себе, чего нужно ожидать и к чему готовиться. Но от этого на ее плечи ложилась двойная ответственность, потому что, когда все полные надежды взгляды были устремлены к ней, а не к первому помощнику, не к судовому врачу и даже не к гипотетическому лучшему другу, с которым так славно распивается брага, права на ошибку у нее не было. Разумеется, это сказывалось на настроении девушки, она и до этого не отличалась особо ласковым нравом, а теперь так вообще превратилась в настоящую фурию. Круглые сутки вездесущая Гайде проверяла качество выполняемой работы для того, чтобы каждая поверхность, которая может блестеть, была надраена, которая не может блестеть — покрашена, каждая щель — законопачена, чтобы стоячий такелаж стоял, а бегучий — бегал, и никак не наоборот. И чтобы ничто не вышло из строя в самый неподходящий момент… Даже матросам, которые недостаточно, на ее взгляд, добросовестно швабрили палубу, она угрожала тем, что заставит их с нее же есть (что очень не одобрял судовой врач). Если она не песочила своих подчиненных, то корпела над картами, а ежели и этим не была занята, то просто ходила мрачнее тучи и пыхтела курительной трубкой, погрузившись в какие-то раздумья. А что касалось ее речи, то за ней можно было ходить с блокнотом и записывать цитаты для того, чтобы использовать их потом в самых жестких словесных перепалках…