Глэдия стояла на земле Солярии. Она чувствовала запах растительности — совсем не тот, что на Авроре, — и двух столетий как не бывало.
Ничто не могло так возродить воспоминания, как запах, — ни вид, ни звук.
Этот слабый неповторимый запах вернул её детство: вот она резвится под неусыпным наблюдением роботов, замечает других детей, останавливается, пугливо смотрит, приближается к другому ребенку — полушажок, вот-вот коснёшься, — и тут робот говорит: «Хватит, мисс Глэдия», — и уводит её. Она оглядывается через плечо на малыша, которого тоже уводит робот.
Она вспомнила день, когда ей сказали, что отныне она будет видеть других людей только в голографическом изображении, видеть — и не видеть. Роботы говорили «видеть» шёпотом, словно само слово было запретным. Их она могла видеть, но они не люди.
Сначала всё было не так плохо. Образы, с которыми она разговаривала, были трёхмерными и двигались. Они говорили, бегали, делали что хотели, но их нельзя было почувствовать. Затем ей сказали, что она сможет встретиться с человеком, с которым она часто виделась по трёхмерке и который ей нравился.
Он был взрослым мужчиной, старше её, но выглядел юношей, как многие на Солярии. Она получила разрешение встречаться с ним, когда пожелает.
Она желала. Она отчетливо вспомнила, как это было в первый раз. Она онемела, и он тоже. Они кружили друг возле друга, боясь прикоснуться. Но это и был брак.
Да, конечно, брак. Потом они снова встречались, потому что это был брак. Наконец они должны были коснуться друг друга, им было предложено сделать это.
Это был самый волнующий день в её жизни… До тех пор, пока он не наступил.
Глэдия со злобой отогнала эти мысли. Что толку вспоминать? Она была так страстна и нетерпелива, а он так холоден и равнодушен! Когда он приходил к ней через точные промежутки времени для ритуала, который мог — или не мог? — оплодотворить её, он делал это с таким отвращением, что она скоро стала желать, чтобы он забыл прийти. Но он был человеком долга и никогда не забывал.