— Говорят, самые прожженные плуты рано или поздно уходят в политику.
Захаров улыбается, но вдруг замечает меня и вмиг становится серьезным.
— Здесь никого не должно быть, — говорит он Антону.
— Простите, — качаю головой. — Напился немного. Такая вечеринка, сэр.
Дед было хватает меня за руку, но вмешивается Антон.
— Младший братишка Филипа. — Он ухмыляется, словно удачно пошутил. — Порадуйте пацана.
Его дядя медленно протягивает мне руку.
— Кассель, правильно?
— Ничего, сэр. — Наши взгляды встречаются. — Можете не жать, если не хотите.
— Давай-давай. — Он по-прежнему не отрывает от меня глаз.
Беру протянутую руку, накрываю его запястье левой ладонью, просовываю пальцы под манжет и дотрагиваюсь до кожи через дырочку в перчатке. Захаров открывает рот от изумления, словно получил удар током, отшатывается. Дергаю его на себя и шепчу прямо в ухо:
— Притворитесь мертвым. Ваше сердце только что превратилось в камень.
Старик делает пару неуверенных шагов и потрясенно оглядывается на Антона. Неужели сейчас что-нибудь скажет? Тогда мне крышка. Но Захаров резко наклоняется, цепляясь за дверь кабинки, откидывается, ударяется головой о сушилку для рук, беззвучно открывает и закрывает рот, а потом сползает по стене, вцепившись в воротник рубашки.
Мы все стоим и смотрим, как он хватает ртом воздух.
Захаров сам аферист почище многих.
— Что ты наделал? — кричит дедушка. — Кассель, верни все как было. Что ты…
Он смотрит так, словно видит меня впервые в жизни.
— Заткнись, старик. — Антон со всей силы ударяет кулаком по двери кабинки, прямо у деда над головой.
Еле сдерживаюсь, чтобы не броситься на него: времени нет. Нужно изобразить отдачу.
Концентрируюсь, представляю, как на меня самого обрушивается меч, пытаюсь вновь почувствовать магию — магию, которую провоцирует опасность.
Нужно психануть хорошенько. Вспоминаю Лилу, как стоял над ней с ножом; вспоминаю ужас и опустошающую ненависть к себе. Фальшивая память — сильная штука.
Голова чуть дергается от усилий, и плоть вдруг становится жидкой, тягучей. Пусть моя рука превратится в руку отца. Рисую в уме мозолистые ладони, огрубевшие пальцы.
Славное дополнение к его костюму.
Маленькая трансформация; надеюсь, и отдача получится слабой.
Тело содрогается, пытаюсь прислониться спиной к стене, но ноги не слушаются, они как будто вытянулись, растаяли.
Антон достает выкидной нож-бабочку — лезвие вспыхивает на свету, словно рыбья чешуя, — наклоняется над дядей и осторожно срезает с галстука розовый самоцвет.
— Теперь все пойдет по-другому. — Он кладет Бриллиант Бессмертия в карман и поворачивается ко мне, все еще сжимая нож.