— Неправда.
— Ну, мне, во всяком случае, показалось, что у него глюки. До сих пор при упоминании об ангелах шарахается.
— Думаешь, удачно пошутил? — вскидывается Баррон. — Я просто подыгрывал, хотел понять, к чему ты клонишь. Тебе не обвести меня вокруг пальца, Кассель.
— Уже обвел. Ты теряешь воспоминания и изо всех сил пытаешься это скрыть. Я тоже теряю память.
— Ты про Лилу? — Брат бросает на меня странный взгляд и оглядывается на деда.
— Лила в далеком прошлом.
— Помню, ты ревновал, когда мы встречались. Втюрился как маленький, все время подначивал меня ее бросить. И вот я застаю тебя в дедовом подвале, она на полу, а ты стоишь там с остекленевшими глазами.
Наверняка рассказывает, чтобы поддеть, отомстить за унижение.
— И нож, — поддакиваю я.
Ни слова о той ужасной улыбке, почему? Ведь я так хорошо ее помню.
— Да, нож. Ты утверждал, что ничего не помнишь, но все было очевидно. — Он качает головой. — Филип боялся Захарова, но родная кровь не водица, что может быть важнее семьи? Спрятал тело, помогал тебе, врал.
Он очень странно описывает убийство, словно вычитал про битву в учебнике по истории, а теперь притворяется очевидцем. Как можно сказать «кровь не водица», если перед глазами пол, измазанный настоящей красной кровью?
— Так ты ее любил?
Баррон в ответ неопределенно машет рукой.
— Лила была особенная, — криво улыбается он. — Ты, во всяком случае, так думал.
Брат не мог не знать, кто сидел в той клетке и мяукал, ел кошачью еду, пачкал пол.
— «Любила слишком я, чтобы простить ему».[5]
— Ты о чем? — непонимающе качает головой Баррон.
— Цитата из Расина. Говорят еще: от любви до ненависти один шаг.
— Так ты ее убил, потому что сильно любил? Или мы уже не о ней говорим?
— Не знаю. Говорим, и все тут. Просто будь осторожен…
Входит Филип.
— Кассель, на пару слов. Наедине.
— Ты что-то подозреваешь? — Баррон переводит взгляд с одного на другого. — Почему я должен быть осторожным?
— Мне-то откуда знать? — Я пожимаю плечами.
Возвращаемся в кухню. На заляпанной скатерти осталось несколько грязных тарелок и полупустых бокалов. Филип наливает в немытую кофейную чашку немного золотистого бурбона.
— Сядь. — Он смеривает меня долгим взглядом.
— Чего такой кислый? Я сильно расстроил маму?
Страшно хочется потрогать зашитые под кожу камешки, почувствовать знакомую боль. Так часто бывает с ранкой, оставшейся от вырванного зуба.
— Понятия не имею, что тебе известно, но пойми же, я всегда хотел лишь одного — защитить тебя. Ты должен быть в безопасности.
Сколько пафоса. Качаю головой, но не спорю.
— Ладно, но от чего ты меня защищаешь?