— Заходите, — пригласили его.
Вслед за Шевцовым Иван прошел через тамбур и оказался в просторном кабинете. Обстановка в нем мало чем отличалось от той казенной, что царила в наркомате. У стены стояли кожаный диван и два кресла. Напротив, за большим дубовым столом, под портретом Сталина расселся молодой человек в военной форме без знаков различия.
«Порученец или помощник? — подумал Плакидин, а тот продолжал бесцеремонно копошиться в папках. — Нахал, как тебя терпит твой хозяин?»
«Нахал», нисколько не смущаясь, продолжал самоуверенно распоряжаться:
— Присаживайтесь, товарищ Плакидин, а вы, товарищ Шевцов, свободны.
Иван подумал, что ослышался: так за последние четыре года его никто не называл. Он присел на стул у приставного столика и посмотрел на дверь в смежную комнату. Хозяин кабинета из нее так и не появился. А «нахал» захлопнул толстую папку с бумагами и посетовал:
— Хотите верьте, хотите нет, но мы когда-нибудь утонем в бумагах.
— Пока не знаю, кому верить, — осторожно ответил Плакидин.
«Нахал» мягко улыбнулся и представился:
— Фитин Павел Михайлович, начальник Первого управления НКВД.
— Извините, название мне ни о чем не говорит.
— Разведка.
— Да!? — поразился Иван молодости ее начальника и совершенно другим взглядом посмотрел на него.
Опытный разведчик, прошедший суровую школу в большевистском подполье на Украине, а затем пятнадцать лет пропахавший на нелегальной работе, Плакидин мысленно сравнивал Фитина с бывшим своим руководителем Берзиным.
«Наверно, около тридцати? — прикинул он и ужаснулся: — И он руководит разведкой всей страны! Но это невозможно! Необстрелянных, зеленых мальчишек ставить на такое дело».
Фитин не спешил начинать разговор, и, не скрывая любопытства, откровенно рассматривал того, от которого во многом зависели успех предстоящей операции и его собственная судьба. Его взгляд цеплял каждую мелочь.
«Костюм фасонистый — явно с чужого плеча. Рубашка и галстук тоже не твои, ты такое носить не станешь. Разведчик не должен выделяться, эта аксиома даже в том аду, где ты оказался. Похоже, в приступе усердия лагерное начальство вытряхнуло заначку блатаря-пижона. Вон как старалось, такую прическу, как у тебя, в Москве до войны еще поискать надо было. Держишься ты молодцом, чувствуется старая школа. Потерял достоинство — потерял самого себя. А глаза! В них нет ни страха, ни заискивания. Да, остались от тебя кожа да кости, но не сломался!» — заключил Фитин и, пододвинув к Плакидину пачку «Беломора», предложил.
— Закуривайте, Иван Леонидович.
— Спасибо. Там такое дорого стоит, пришлось бросить, — сначала отказался Иван, но, не устояв перед искушением, потянулся к папиросам.