Сам Леонов — худой, тонкошеий, в рубашечке.
За спиной, над окошком, портрет Достоевского.
Возле заправленной лежанки — лукошко, полное бумаг: рукописи.
Над спонтанным столиком — икона, несколько книг. Лежат краски и мел. Первые свои рассказы, в числе прочих и «Деяния Азлазивона», Леонов украсил собственными рисунками, выполненными акварелью и цветной тушью под лаком.
«С буржуйки стекал черный сок, вроде туши, — дополнял рассмотренный нами рисунок сам Леонов в своих устных рассказах. — Я сцеживал этот сок и переписывал им свои вещи».
Как-то в гости к художнику Фалилееву заглянул Фурманов, приметил знакомого человека в мастерской:
— О!.. Лаптев, да? Ты ведь Лаптев? Васька Лапоть, помню. Что, пишешь?
— Да пишу вот…
— Ага, ну, бывай…
И ушел.
В другой раз, весной 1922 года, не выдержала жена Фалилеева и спросила, любопытствуя:
— Лёнечка, хоть бы почитали нам, что тут сочиняете?
Лёнечка долго уговаривать себя не заставил.
Собралась московская интеллигенция, истерзанная революцией, издерганная начавшимся нэпом, уставшая и печальная.
А после чтений сидели гости не в силах что-либо молвить и смотрели округ себя сияющими глазами: «Вот так да… Милый мальчик, откуда ты взялся?»