— Значит, ты должен был сказать мне неделю назад, когда узнал факты. В среду у тебя было первое обсуждение, и оно проходило в моем кабинете, хотя Джек не имел права его использовать. Что еще ты мне не рассказал? Какие новые осложнения?
— Я рассказываю тебе только то, что могу и когда могу. Уверен, ты меня понимаешь.
— Не понимаю. Ты должен был все мне рассказывать. И Люси должна была. И Марино.
— Это не так просто.
— Предательство — очень просто.
— Никто тебя не предает. Ни Марино, ни Люси. И уж точно не я.
— То есть это делает кто-то еще. Не вы трое.
Он молчит.
— Мы с тобой разговариваем каждый день. Бентон! Ты должен был рассказать, — твержу я.
— Ну хорошо, давай разберемся: когда, по-твоему, я мог бы вывалить на тебя всю эту информацию? Ведь ты была в Довере. Может, когда ты позвонила мне в пять утра перед тем, как отправиться в морг, чтобы позаботиться о наших павших героях? Или в полночь, когда наконец оторвалась от своего компьютера и перестала изучать свои записи?
Он не защищается и не упрекает, но я понимаю, к чему он клонит, и вынуждена с ним согласиться. Я несправедлива. Я эгоистка. Чья была идея: не говорить о работе и домашних мелочах, потому что у нас фактически нет времени друг для друга? Это я не хотела, чтобы работа заполняла все наше время. Ведь это — как рак. Я скора на умные медицинские аналогии и блестящие догадки. Мой муж — психолог. Он возглавлял отдел профайлинга ФБР в Квантико, он работает на факультете психиатрии в Гарварде. Но ведь это я, со всей своей мудростью и убедительными примерами, сравнивая работу и надоедливые домашние мелочи и эмоциональные травмы с раком, некрозами, шрамами, утверждала, что если мы не поостережемся, то в один прекрасный день никакой живой ткани не останется, а дальше наступит смерть. Я чувствую себя глупо. Неловко. Боже, какая я дура!
— Да, я не заговаривал с тобой на определенные темы, пока мы не приехали сюда, и сейчас рассказываю больше, рассказываю то, что могу, — говорит Бентон со стоическим спокойствием, словно мы находимся в его кабинете на сеансе психотерапии, который он в любой момент может прекратить.
Но я все-таки не остановлюсь, пока не узнаю то, что должна знать. То, что он должен мне рассказать. Это не просто вопрос справедливости, это вопрос выживания, и я ловлю себя на том, что не совсем уверена в Бентоне, словно он не мой муж и не мой друг. У меня такое чувство, будто что-то изменилось, как если бы к фирменному домашнему блюду добавился какой-то новый ингредиент.
Что же это?
Я анализирую то, что чувствую на интуитивном уровне, словно могу определить добавку на вкус.