Никто не догадывался, какова была Маша на самом деле. Этого не знал ни Математик, ни даже, пожалуй, она сама.
Но сейчас, впервые в жизни, она писала, не задумываясь, какое впечатление это произведёт. Ей не было дела ни до кого. Слова изливались на бумагу, и никакой разум, никакой здравый смысл не имели значения и не ставили никаких барьеров. Так можно писать только сердцем. И только сердцу. Только тому, кто такой же, как ты. Кто не ранит тебя, ибо нельзя ранить собственное сердце.
«Я перестала ПОЛЬЗОВАТЬСЯ словами и… для меня началась ИСТИНА СЛОВА. Я больше не записываю мысли, подбирая словесные формулировки. Я не пишу СЛОВА. Я пишу СЕБЯ. Я пишу ТЕБЯ…»
Когда она записывала эти строки, ощущение не было пронзительным. Скорее благодатным. Снизошедшим. Необъятным. Что-то огромное, включающее всё и… ничего. Совершенно необъяснимое… Что-то, что не выскажешь, хотя и ощущаешь… Не нарисуешь, хотя видишь… Что-то необычное… Маша разрыдалась, как девочка. Слёзы освобождали. Впервые в жизни она плакала и понимала, что плачет от счастья…
.
…Время шло. Бежало, летело, искрилось, пронзаемое стынущим с каждым днём всё сильнее Ветром — наступали холода. Маша не видела и не ощущала этого. Но как-то незаметно в словах её сердца стали проявляться образы, которых разум, обременённый здравым смыслом, старался всячески избегать…
Я спешу к тебе,
Стирая
Ночи перламутр,
Каблуками с тротуаров.
Утро…
Я вхожу к тебе
Тихонько
И смотрю в лицо.
Как цветочным благовоньем,
Всё одето сном.
За окном рябит рассветом,
Я стою в тиши,
И срываются сонеты
С любящей души…
«Кому и зачем нужно было устраивать всё так, чтобы люди, ДОЛЖНЫЕ быть вместе, не могли даже встретиться? — часто задавалась она вопросом. — Неужели в великой природе нашлась беспричинная нужда разделить людей?»
И чем глубже проникала в неё мысль о невозможности увидеть самого близкого на свете человека, тем печальнее становились слова её сердца…
За пределами этой равнины
Есть тёплые нежные дни.
За стылостью этих снегов
Есть радуга, вереск и зов,
Есть сумрак, полёт и огни,
Но меня не бывает с ними.
А потом, сливаясь и разветвляясь одним им известными путями, слова сердца добрались до разума, осветив безграничную пустыню страдания…
слова
за которыми
душ слияние
и в горе и в радости
в любом состоянии
тел
кто посмеет
хотением чего-то отдельного
оказаться наедине
с тем
что
подобно смерти
последний акт посвящения
традиционно требует концентрации
сравнимой лишь
с возрождением к жизни
исходных правил движения…
Она оказалась на грани отчаяния…»
Рассказ седьмой
«— …Шут ты, Горохов, честное слово! Простые вещи представляешь так витиевато, — разговор шёл уже давно. — Когда я слышу тебя, я счастлива, я всё понимаю и верю тебе, но…