Самыми низкими сооружениями — всего в сто пятьдесят этажей — навеки остались здания публичных файловых библиотек. А их в Городе было всего пять. Так что — не показатель.
Здание, в котором мы работали, не считалось новым — прошло уже шестнадцать месяцев с момента последнего демонтажа. Это немало, учитывая, что средний срок жизни подобных сооружений из лёгких конструкций составлял три года. Муниципальный счётчик, установленный на стене у главного входа, сообщал, сколько времени осталось у застройщика до ликвидации, а у сотрудников — до планового отпуска. Когда обратный отсчёт заканчивался, вступал в силу Закон о Целесообразности, точнее, тот его раздел, который касался «нецелесообразности дальнейшей эксплуатации», и вся надземная часть подлежала немедленному демонтажу. Приходил новый застройщик, оплачивал лицензию и за тридцать суток, отведённых по Закону, возводил следующее сооружение, у главного входа в которое тут же появлялся неумолимый счётчик. И так с каждым зданием в Городе, какое бы назначение оно ни выполняло.
Так что устаревшее слово «дом» давно уже вышло из оборота — по причинам своей неоднозначности. Его заменили более универсальные определения — «номер», принятое для обозначения индивидуальных секций в жилых блоках, и «работа» — термин, во все времена обозначавший место, где мы должны трудиться на них — для своего блага. «Они» — это не тайное мировое правительство, не заговор олигархов и не секта всезнающих шамбалистов. Вся планета давно уже иссверлена вдоль и поперёк. В ядре вообще теперь располагается энергостанция. Никакой загадочной Шамбалы так и не было найдено. С уходом последней мистической надежды пришлось взяться за здравый смысл и смириться с тем, что не существует никаких мировых заговоров. Так что теперь у нас в этом месте мир и покой. «Они» — это те, кто диктует правила. Эффективные и удачливые люди. Остальные — те, кто этим правилам подчиняется. Раз уж не способен на большее. Всё просто.
Многие слова и термины потеряли свой смысл безвозвратно и превратились в анахронизмы. В отличие от слова «город». Как это ни смешно, но место, в котором мы все живём, большинство всё ёще именует именно так. Оно и понятно. Когда, кроме Города, больше не стало ничего, превращение термина, обозначавшего категорию населённого пункта, в имя собственное выглядело закономерным. Ну, Город и Город. Мне-то что за дело? Названия не меняют сути вещей. Ничего с этим не поделаешь. А когда-то они эту суть определяли.
«Когда-то»… Надо быть свихнувшимся ренегатом вроде меня, чтобы интересоваться подобными вопросами. Разговоры об этом «когда-то», то есть о жизни до начала Нового Витка Спирали, не приветствовались. Крамолой не считались, но не приветствовались. В отличие от бесконечно обновляемых версий новейшей, post-новейшей и Шут знает какой ещё истории. Управленческие мотивы в этом вопросе привели к тому, что это вообще перестало кого бы то ни было волновать — да мало ли что было. «История — это мы!» А поскольку всегда есть эти текущие живые «мы», то и история должна быть такой же. Всегда здесь, под руками. Вот парадокс — лозунги предназначались изначально для управления массовым азартом. А кончилось всё тем, что они не просто уничтожили исходные данные, но и отбили напрочь стремление к ним. Критическое мышление за рамками заданных — читай «управляемых» — форматов автоматически выставляло «мыслителя» за порог социального института. Не фатально, конечно.