Он спустился вниз в вечернем костюме. Сэр Кристофер ждал его в зеленом, траченном молью смокинге. Позже вышла леди Джеррард в платье, которое показалось Джону творением, созданным Диором в 1947 году. Последней появилась Паула в длинной шерстяной юбке и синей шелковой блузе.
— Боже, какой холод, — сказала она, поеживаясь.
— В наше время только правительство может позволить себе жить в тепле, — пробормотал ее отец, кинув извиняющийся взгляд в сторону Джона.
— Да уж, отопить такую махину — сплошное разорение, — поддакнул Джон.
— Еще бы, — Паула наливала себе виски, — отец ненавидит тратить деньги, если это не приносит дохода. Правда, папа?
Сэр Кристофер вымученно улыбнулся и ничего не ответил.
На ужин подали что-то остывшее и невкусное. Возможно, повариха решила отомстить Пауле, чтобы неповадно было нарушать ее послеобеденный сон. Вино, однако, было хорошее, и всякий раз, когда в столовой не оказывалось дворецкого, сэр Кристофер вскакивал и ловко подливал всем в бокалы. На леди Джеррард, пившую наравне с супругом и дочерью, алкоголь не оказывал заметного действия. Она в соответствии с этикетом поддерживала беседу чопорно и скучно, и, только когда Джон спросил ее о детстве, проведенном в Америке, она выпрямилась, точно он сказал что-то неуместное — как если бы она полагала неприличным упоминать о ее заокеанском происхождении и выдавала себя за дочь английского герцога.
Наконец дамы покинули столовую. Джон и сэр Кристофер остались за обеденным столом и выпили целый графин портвейна. Портвейн оказался превосходным, как и вообще вино в этом доме: сэр Кристофер, видимо, готов был тратить деньги на такого рода «топливо» и говорил о своем винном погребе с большим вдохновением и знанием дела, чем до этого об искусстве. Ко времени, когда надлежало присоединиться к дамам в гостиной, оба были пьяны. Сэр Кристофер держался за косяки дверей на пути из столовой и преодолевал коридоры, точно брел по камням через горный поток. Джон обнаружил, что не в силах придать лицу подобающее выражение, язык заплетался.
Дамы смотрели по телевизору соревнования по прыжкам в воду и, когда вошли мужчины, не выказали ни малейшего желания выключить его. Поэтому сэр Кристофер с Джоном опустились в кресла у телевизора, и через две-три минуты один из них уже спал, а Джон из последних сил боролся со сном, веки у него слипались. В половине одиннадцатого родители поднялись и пожелали им спокойной ночи; спустя полчаса Джон и Паула также отправились спать.
Величайшим напряжением воли Джон заставил себя вычистить зубы и, справившись с пуговицами, снял вечерний костюм и надел пижаму. Затем он залез в постель, но свет выключать не стал, ожидая Паулу. Голова у него кружилась от портвейна; он тщетно пытался лежать с открытыми глазами и уже сквозь сон слышал, как открылась и снова закрылась дверь. Он смутно видел, как рука Паулы выключила лампу. Попытался было приподняться, но та же рука надавила ему на плечо, и он остался лежать. Паула скользнула к нему под одеяло, нагая и холодная. Он почувствовал, как она расстегивает ему пуговицы на пижаме и аккуратно снимает ее, точно медсестра с больного. Он попытался все-таки приподняться, но рука снова придавила его. Паула прижалась к нему всем телом. В сумеречном свете луны он различал над собой ее лицо и темные, широко раскрытые глаза. Почувствовал на лице ее дыхание. Она застонала и укусила его в шею. Он уснул со странным ощущением, словно к нему присосалась пиявка.