Уже поздно. Минула полночь — так показывают мне карманные часы. Я завершаю письмо, уверяя тебя, как сильно я скучаю. Эти слова ничтожны, они не могут передать и малой доли моей тоски. Но когда поворачиваюсь к окну, что выходит на Лох-Файн, я смотрю через него на запад и мысли мои летят к тебе. Я думаю о том, что за этой водой — Ирландия. Там ты, и наши мальчики, и все, чему принадлежит мое сердце после Господа.
Будь сильной. Я знаю, что мое отсутствие многого требует от тебя и приходится выносить тяготы одиночества. Прости меня. Хотя я знаю, что уже прощен благодаря твоей вере и любви к Господу, которая так же велика, как моя. Я готов спать в сырой постели и разговаривать с ведьмами ради Его славы и ради Якова, но, делая все это, я думаю о тебе. Надеюсь, ты будешь гордиться мной.
Снег все еще падает с неба. Я мог бы жаловаться на него, но при мыслях о тебе, жена моя, вижу, как он мягок и красив.
Я посылаю тебе свою любовь через Лох-Файн и через все, что лежит между нами.
Чарльз
Это распространенное растение, но им нередко пренебрегают.
Хотя оно имеет некоторые неоспоримые достоинства.
Об окопнике
Тюремщик хорошо изучил меня.
Он знает, как я разговариваю в темноте. Какой маленькой я могу быть, когда сворачиваюсь в клубочек, — такой крошечной, что он думает, будто я поколдовала и исчезла.
— Грязная ведьма, — говорит он, когда обнаруживает меня. — Надеюсь, убивать тебя будут медленно… Я приду погреться возле твоего костра.
Но и я изучила его. Я знаю, что у него косоглазие, а еще знаю, что ему бы помог мокричник, — кожа на руках шелушится и опадает, словно сухие листья с веток. Таким рукам становится хуже в дурную погоду. Я знаю, что он сильно пьет, он дышит зловонием дешевого виски и несвежего мяса, и я слышала его храп, когда в окне виднелся лоскут бледного дневного неба, а не ночная тьма. Я думаю, виски занимает все его мысли. Я запомнила его шаги. Я знаю, как он ковыляет, подволакивая левую ногу. Никто больше так не ходит — похоже на звуки морского прилива. Да еще бряканье его ключей. Это единственная музыка, что я слышу в тюрьме. Ни пения птиц, ни волынок, лишь звон ключей да шарканье левой ноги тюремщика.
Я знаю, какой звук он издает при ходьбе.
Это не его шаги.
Это шаги другого человека.
Заходите. Присядете?
Я знаю этот взгляд.
На меня все так смотрят, когда видят в первый раз. Наверное, это из-за моего роста, я ведь такая маленькая. Меня называли мышонком, или птенчиком, или малышкой, хотя я — ни то, ни другое, ни третье. Лекарь пришел и не смог разглядеть, меня во мраке. Он разозлился и закричал: