Там я встретила Сару с сыном, укутанным и привязанным к ее груди. Ее глаза светились, она шмыгала носом от холода, а когда увидела меня, то расцеловала в щеки, ухватив за волосы у корней, как делают люди, испытывающие сильные чувства к человеку, которого целуют. Вот как она поцеловала меня. Назвала по имени.
— Ты слишком долго не приходила к нам, — сказала она. — Как ты?
Я ответила, что у меня все хорошо.
— А ты как? — спросила я. — Как твоя семья?
Она приподняла козью шкуру, чтобы показать своего сына, тепленького и гладенького, как только что снесенное яйцо. Я ощутила его запах. Я вспомнила, как он приладился к моей груди и мяукнул. Маленькое создание. С волосами цвета темного мха.
— Все в порядке, слава богу. Мы уже больше спим ночами. — Она пощекотала ребенка, улыбнулась. — А за последнее время не было свар ни с одним кланом. Мы засолили свинину и накоптили рыбы на зиму. — Она посмотрела на меня, прищурила глаза. — Аласдер оставил тебе сухого торфа. Ты нашла его?
— Нашла. Спасибо, но мне не нужно. У вас и так достаточно забот.
Она нахмурилась:
— Я понимаю. Но ты одна там, наверху. А ведь Аласдер говорит, что зима будет тяжелой. Даже ягоды рябины краснее в этом году.
Ребенок коротко пискнул, и она засунула ему в рот мизинец, чтобы он пососал его. Казалось, его одинокий крик некоторое время еще звучал в воздухе.
— Что, — спросила я, — с клятвой?
— Он рассказал тебе?
— Да. Немного. Немного, только…
Сара вздохнула, покачала головой:
— Мы ждем вестей из Франции.
— Из Франции?
— От короля Якова. Наши люди отправились к его двору, чтобы просить освободить нас от клятвы, данной ему.
Возможно, она увидела мои нахмуренные брови, мою наклоненную голову. Слишком много клятв — вот о чем думала я.
— Мы поклялись в преданности ему однажды. Все кланы сделали это.
— И теперь вы должны ждать ответа? Разве вы не можете точно так же принести клятву и Вильгельму?
— Две клятвы? Двум врагам? Ни одна клятва тогда не будет истинной, и мы окажемся в двойной опасности. Нет… Мы ждем вестей из Франции. Мы надеемся скоро их получить. Маклейн должен заверить Вильгельма в нашей преданности к концу года, остался всего месяц, а погода будет только ухудшаться.
Я слушала. Мне казалось, что это старые слова, что я уже слышала их.
— Он поклянется? — спросила я.
Она закатила глаза:
— С его гордостью? С огнем, бушующим в нем? Это будет сложно, и он не захочет давать никакого обета Кэмпбеллу, пока жив. Но я думаю, он принесет клятву.
— Хорошо, — сказала я.
— Хорошо? Ты что, хочешь, чтобы он сделал это?
Я кивнула. Я подумала: «Да, желаю».