Когда Слива или кто-то другой говорил: «Хайленд», я обычно думала: «Туда». Словно женская мудрость глубоко во мне знала нечто большее. Как я могу это объяснить? Пусть остается без объяснения. Просто, когда люди цедили: «Это дикое место» или «Они живут как настоящие варвары», я думала: «Вот. Вот где я должна быть. Иди туда».
Вы можете увидеть ее? Мысленным взором, ведь это самый острый взор? Долину, похожую на сложенную лодочкой ладонь, — там со всех сторон такие крутые склоны. Кто-то скажет, что это выглядит жутко, как каменный кулак. Некоторые говорят, будто горы там так высоки, что могут упасть и раздавить человека. Но я никогда не чувствовала опасности в Гленко. Я ощущала лишь добро. Это была открытая ладонь, на которую я могла бы улечься, и она бы сохранила меня живой и здоровой.
«Она хочет, чтобы я осталась здесь» — вот что я сказала себе. Потому что она звала меня.
Я пробралась через густые травы и напилась из озерца.
Потом легла на камни, завернулась в плащ матери и уснула.
Я проспала весь день, и разбудили меня вовсе не солнечные лучи. Это было дыхание коровы. Она влажно фыркала, и за ее рогатой головой я увидела горы и небо.
Горы и небо. Такие незначительные слова. Когда я говорю: «Там были горы и небо», получается, что там почти ничего и не было. Но они именно были. Гора может быть окрашена в тысячу цветов: серый, коричневый, фиолетово-серый, темно-синий… На ее склонах могут расти мох и лишайник, вереск и береза, с них срываются водопады, а иногда видны отметины, говорящие, что здесь когда-то был водопад. Там можно найти пещеры и рыхлую осыпающуюся породу, заметить четкий след оленьей тропки или птицу. Я все это увидела. Я увидела разные цвета и очертания на фоне неба. Встав же и пройдя сквозь стадо коров, я положила руки на камень под северной грядой и почувствовала его. В нем хранились старое тепло и древняя мудрость. Он был шершавым, словно язык. И как любое небо, что я видела там, это небо было наполнено ветром.
Я шла. Я продолжала спускаться в темную вечернюю долину. Мои юбки волокли за собой ветки, которые теперь тащили свои ветки. Это была шумная ноша, она становилась все громче с каждым шагом, потому что на нее собиралось все больше листьев, торфа и камней. Я оглянулась на этот «шлейф». Там были лохмотья и коровий навоз, и когда я повернулась, чтобы стряхнуть его, юбки сделали то же самое. Я вертелась, как собака, пытающаяся поймать собственный хвост, и никак не могла достать эти ветки. Я потянулась к ним, но они двинулись прочь. Пару минут я крутилась, наконец перестала, размышляя, что же делать.