— Пойдемте.
— Куда?
— Куда угодно. Объедем Москву на такси.
— Попытаемся укрыться от головорезов?
— Порой вы бываете необыкновенно сообразительны, — с наигранным высокомерием заявил я.
Мы взяли с собой матрешку в сетчатой авоське. В тот же карман, где лежали листки факса, я положил обе странички из блокнота Малкольма Херрика.
Я исходил из того, что это были единственные материальные результаты моих усилий. Не следовало оставлять трофеи там, где их мог без труда прикарманить Фрэнк или любой другой, кто удосужился бы открыть дверь моего номера.
Хотя Стивен и перестал внушать мне, насколько метро дешевле, чем такси, он был потрясен нашими расходами за вторую половину дня. За все платит принц, успокоил я его. Каждые полчаса я вручал водителю такси очередную сумму денег. Он наверняка посчитал меня сумасшедшим. Стивен предложил пойти в университет. Он еще утром выписал для меня гостевой пропуск, чтобы избежать вчерашних треволнений. Но мне почему-то всегда лучше думалось во время движения. Я и прежде принимал многие важные решения, разъезжая взад-вперед на тракторе. Это было как-то связано с непрерывным изменением окружающей обстановки, которое стимулирует мыслительный процесс. В результате новые мысли формулируются необыкновенно ясно и четко. В конце концов, я же не кабинетный ученый.
Мы посмотрели и старую, и новую Москву. Элегантные старые районы и рациональные новые архитектурно не стыковались, но зато были схожи благодаря белому снеговому покрывалу, заглушавшему звуки, и какому-то заметному со стороны недостатку жизненной энергии. Толстые белые шапки на золотых куполах. Витрины магазинов, где свободного места было куда больше, чем товаров.
Огромные лозунги «Слава Коммунистической партии Советского Союза» на крышах. Все это навевало на меня тоску.
Когда начало темнеть, мы остановились пополнить запас выпивки и купить пару стаканов и сувенир, который я собирался отвезти домой для Эммы. Я выбрал яркую новую матрешку со всем ее семейством внутри. Матрешка казалась мне символом моих занятий в Москве: срывание всех и всяческих масок, подобное вскрытию деревянной куклы. Лишь только я снимал один слой, как под ним оказывался другой, под тем третий и так далее. А в центре всего меня ждала не крошечная розовощекая деревянная мамочка, а непрерывно набухающее семя, из которого вот-вот проклюнутся ужас и смерть.
Когда мы наконец вернулись, моя комната показалась совершенно безопасной и безмятежной.
Вполне возможно, что мы могли бы, не подвергаясь опасности, остаться в номере, но не следовало пускать насмарку меры безопасности, которые мы принимали сегодня весь день. И вообще, слова «ах, если бы» — самые скорбные из всех существующих в языке.