— При таком обожествлении массы и числа, — заметил правый всадник, — не наступит ли всего за одну ночь однажды такой момент, когда все это обрушится, неизбежно обрушится, предполагаю я, и при этом — во всем мире? Апокалипсис, во всяком случае, видит это именно так. Однако, он не указывает нам дату. Да он и не может этого сделать. Потусторонний мир живет без календаря. Но качество и количество не обменяются своей значимостью без того, чтобы земля не содрогнулась, наконец, во всех своих устоях. Для этого слишком велико противоречие между голой массой и настоящей ценностью. То, что произойдет, произойдет тогда, пожалуй, довольно внезапно. Нам нужно лишь довести это слишком далеко, и что-нибудь перевернется в нашей планете, ее структура, ее ось, ее колебания в космосе. Она — наша судьба, но мы тоже в небольшой степени являемся ее судьбой.
— Именно тогда, — отвечал левый, — мы не просто так скачем здесь, потому что как раз тогда томик Гёте, стихотворение Рильке или Гофмансталя и к ним еще кто-то, кто еще сможет их прочесть, переживут, скорее всего, еще этот поток, когда оба, читатель и произведение, будут миллионами рассеяны по всей земле. У Бога есть не только числа, он изобрел также расчет вероятностей! Где ветер развевает миллионы семян над морем, там, вероятно, все же, однажды вырастет дерево на дальнем побережье. И если однажды — благодаря такому числу — этот потоп переживет только маленькая кучка, родной язык которой — немецкий, тогда наш конный поход здесь и сейчас тоже не будет напрасным.
Так как немногие потом опять станут многими. Тогда снова будет иметь смысл сочинять для немногих избранных. Но сегодня — что за польза от поэта, что за польза от пророка, говорящего на языке, который понимают только тысячи вместо миллионов? Жаль каждое красиво сложенное стихотворение и каждую умную фразу. Они цветут и отцветают в неизвестности. Мир ничего не узнает о них, если автор не перельет их в один из тех языков, которые предлагают ему читателей в миллионном количестве.
И здесь тоже дается тому, у кого уже есть: армянин, который пишет — как Сароян — только по-английски, обогащает английскую литературу, вероятно, на сотого поэта и, вероятно, забирает одного единственного у своей родины!
И, все же, он должен делать это. Книги, как у него, вероятно, не будут читать многие. Его величество, покупатель, все равно предпочитает то, что сегодня расхваливают до небес и забывают завтра. Кто не поставляет это, у кого, как у автора, есть какие-то претензии, тот должен собирать свою публику со всех краев света, по крайней мере, пользоваться тем языком, который охватывает весь земной шар, иначе его произведение так и останется рукописью. Потому они сегодня уже массами пишут по-английски — не только армяне, но также греки, поляки, венгры и бесчисленные другие, нет, не потому, что они забыли ее родину, как раз, наоборот, потому что они рассказывают миру о ней, потому что они хотят, чтобы их действительно читали. Так как они должны что-то сказать людям и с некоторой перспективой на успех, и сегодня это можно сделать только на одном из больших международных языков. Некоторые мысли, которые еще стоит печатать для английских или немецких издателей, давно уже больше не стоит делать для болгарских или румынских.