— Еще один танковый перевозчик? — скептически спросил я.
— Нет. Какая-то машина. Из этих старых «ягуаров». Колесо было в канаве, нос в живой изгороди, и она накрепко засела — как раз поперек дороги.
— И вы с водителем не смогли ее вытащить?
— Не было там водителя. Никого не было. Он оставил машину с включенным мотором и запер ее. Паршивый ублюдок! — Питер редко прибегал к столь сильным выражениям. — Еще один человек ехал следом за мной, и мы вместе пытались вытащить «ягуар». Но это оказалось совершенно невозможным. Нам пришлось несколько миль ехать задним ходом. И тот, другой, был первым и не хотел прибавить скорость… боялся поцарапать свою новую машину.
— Да, жуткое невезенье, — пробормотал я.
— Невезенье! — запальчиво повторил он, едва удерживая слезы. — Это больше, чем невезенье, — это ужасно! Я не могу позволить себе… Мне нужны деньги… — Он замолчал, судорожно глотнул несколько раз и всхлипнул. — Нам надо уплатить большую сумму по закладной. И потом я не представлял себе, как много денег потребуется на ребенка. Жене пришлось бросить работу, а мы на это не рассчитывали…
Мне ясно вспомнился новый маленький дом с его дешевым голубым линолеумом, самодельными терракотовыми ковриками и голыми стенами. А теперь еще ребенок… Понятно, что потеря десяти гиней — платы за скачку — была для них большим несчастьем.
Весь тот день он провел, слоняясь по весовой: чтобы попасться на глаза, если какой-нибудь тренер станет спешно искать жокея. Выражение лица у него было такое загнанное, что, будь я тренером, уже одно это отпугнуло бы. Перед пятой скачкой, так никем и не приглашенный, он уехал, отчаявшись, произведя самое невыгодное впечатление на всех тренеров, присутствовавших на ипподроме.
Выходя перед своей единственной в тот день скачкой на смотровой круг, я видел, как он поплелся к стоянке машин. И меня охватил внезапный приступ раздражения против него. Ну почему он не может хоть чуточку сделать вид, что невезение его не трогает, что ему все нипочем? А главное, почему он не оставляет себе времени на непредвиденные случайности в дороге вроде танкового перевозчика или запертого «ягуара»? И какое зловещее совпадение, что это должно случиться дважды за одну неделю.
На смотровом круге Джеймс Эксминстер представил меня владельцу лошади. Пожилой жеребец, сонно тащившийся по смотровому кругу, был третьей лошадью из конюшен Эксминстера, на которой я должен был скакать. И я уже успел оценить, с каким блеском и совершенством поставлено у него дело. Лошади были отлично обучены и ухожены. Успех и процветание заметны были во всем — в каждой попоне, с ярко вышитыми инициалами, в каждой уздечке, самого высшего качества, в каждой перевязке, в каждой щетке или ведре.