В первый раз вижу парня по-настоящему. Смотреть на него тяжело, так он избит. Вообще-то он красив, но не по-мужски, а по-женски. Похож на изящную скульптуру из обсидиана. Из-за синяков правильные черты лица уродливо искажены.
— Фейн есть моё имя, — представляется парень, так и не дождавшись ответа.
Некоторое время молчу. А потом слышу собственный голос, будто со стороны:
— Ничем не могу помочь. Уходи.
На самом деле я хочу сказать — проваливай, у меня горе, оставь меня одну.
Лицо парня непроницаемо. Затем он кивает, будто понял. Так и тянет завопить — да что ты можешь понять, ты ещё мальчишка и не знал той любви, какую знала я, и той боли. Но зачем? Парень отходит, держась за бок.
Бросаю взгляд на Чарна и Нерейта, те сразу отводят глаза. Они видели, что мы разговаривали.
* * *
В следующую смену в кузнице прошу другого заключённого, чтобы тот поменялся со мной местами. Буду кидать в топку кокс. Причин у меня две. Во-первых, я стала сильнее, и прежние обязанности уже не кажутся такими тяжёлыми. Мне надо усложнить себе жизнь. Но основная причина в том, что не могу видеть Дитя Солнца.
Другого заключённого два раза просить не надо. Моя работа по сравнению с его — так, лёгкая прогулка.
Около топки нас шестеро, швыряем кокс в ревущую, дымящую пасть. Тот самый хааду, Нерейт, тоже здесь. Но я ни на кого не гляжу и тружусь, не разгибая спины. От жара на коже выступает пот и так же быстро высыхает. Лица мужчин покрыты чёрной пылью. Бросая топливо в жадное пламя, они переговариваются. Смеются, отпускают непристойные шуточки про гурта, говорят всякие мерзости про других заключённых, вспоминают, как хорошо жилось дома. Подшучивают над Нерейтом, но по-дружески — называют его каннибалом. Тот поддерживает шутку и оскаливается.
Сую лопату в гору кокса и уже собираюсь закинуть новую порцию в огонь, когда хааду вдруг перехватывает мою руку.
— Да не так.
Непонимающе гляжу на него.
Нерейт указывает на мою лопату:
— Из середины бери, а не со дна. У тебя тут одна пыль.
Всё равно не понимаю.
— Закинешь её в топку, а она там вся вспыхнет и взорвётся, — поясняет хааду. — Кто-нибудь обожжётся.
Медленно поворачиваюсь, стряхиваю пыль и делаю, как он сказал. На этот раз на лопате одни куски. Нерейт удовлетворённо хмыкает и возвращается к работе.
После этого наблюдаю за хааду некоторое время. Что-то в нём меня определённо настораживает. Давний инстинкт, родившийся от постоянного общения с опасными людьми — от аристократов, губящих людей с помощью подписи на документах, до вооружённых до зубов поставщиков огненного когтя, которым терять нечего.