— Исай, что ли, нажаловался?
— А то кто же? Чуть политику не пришили. Говорят, нападение на Советскую власть. Спасибо, Буланкин заступился.
— Какая Исай власть? — удивился я.
— Не знаю. Над дезертирами, что ль, главный.
— Над какими дезертирами?
— Ну если какие будут у нас, — объяснил Мишка. — Он знаешь почему не на фронте? Ему тоже повестка была. Вызвали в военкомат, а он как раз поймал в соседнем хуторе какого-то дядьку, вроде тот от фронта хоронился, и погнал его в милицию. Его и оставили тут…
Я поспешно сунул пистолет под рубаху — идти стало труднее, спадали штаны, нужно было поддерживать и их.
Впереди в темноте замаячило белое пятно.
— Бабка какая-то, — сказал я.
— Ага.
Но шла не бабка, а Талька. Прихрамывая, она несла ведро, прикрытое лопухами. Увидев нас, подалась в сторону, уступая дорогу. Но мы не стали ее обгонять.
— Эй, куркулиха, — крикнул Мишка, — чего тянешь? Талька не ответила, лишь ускорила подпрыгивающий шаг.
— Чего несешь, спрашиваю? — сердито переспросил Мишка.
— Терн, — хмуро отозвалась Талька.
— Дашь покушать?
— Возьмите. — Талька остановилась и сняла с ведра лопухи.
Мишка зачерпнул горсть, бросил тернины в рот.
— Ничего, сладкий.
Я тоже взял несколько штук.
— Берите больше, — разрешила Талька.
— Ну да, а потом тебя отец будет лупить, — сказал Мишка. Она промолчала.
— Сильный у вас терн? — поинтересовался Мишка.
— Сильный.
— Залезть-то можно?
Талька робко улыбнулась.
— Нет, правда, — начал он уговаривать Тальку. — Давай вместе. Ты там с отцом поговоришь пока, а мы нарвем.
— Берите вот. — Талька переставила ведро.
— Этот неинтересно… Ну, поможешь нам?
— Темно сейчас, — растерянно проговорила Талька.
— Да не сейчас, завтра днем. Ладно? Талька покорно кивнула.
— Зачем столько насадила-то? — спросил Мишка. — Тяжело ведь.
Талька промолчала и со вздохом взялась за дужку ведра. Мишка забрал у меня коробок, показал на ведро:
— Помоги…
И мы пошли втроем. Совсем стемнело, никто не видел, что мы идем с девчонкой и несем ее ведро, но все равно чуть-чуть было неловко перед собой…
Станица зажгла свои недолгие огни. Жидкие и немощные, они едва зажелтили окна. Я глянул на свою хату и задержал шаг — наши окна горели непривычно ярко. Стало тревожно, и я, торопливо попрощавшись, побежал. Я мчался по улице и ничего не видел, кроме света наших окон. Что-то случилось, раз мать зажгла лампу. Обычно в хате горела коптилка — гильза с крученым ватным фитилем. А семилинейная лампа с отбитым и заклеенным газетой стеклом стояла на самом верху полички. Керосин продавали редко, и мать зажигала лампу только в очень большие праздники.