— А вы — слева. Ха-ха-ха…
— Да, я сейчас понял это. И мне стало стыдно. В отличие от вас. Так что если мне придется убить вас — я сделаю это спокойно. — Он вошел в комнату.
Она была прямоугольная, длинная, как вагон. В двух высоких и узких окнах ржаво краснели крыши соседних домов.
— Наверное, здесь жила прислуга? — спросил Шавров.
— Не нравится? — усмехнулась Таня. — Здесь сушили белье.
— Скажи… Так живут все, кто делал революцию и — дрался на фронте?
— У нас нет уравниловки.
— А хоромы вы даете по уму или по должности?
— Мы стремимся к совпадению того и другого.
— И часто совпадает?
— В будущем будет совпадать чаще. Мне кажется, ты не понимаешь ситуации…
— Я усвоил арифметику революции: человечество станет свободным только через диктатуру пролетариата. Диктатура же есть безжалостное и бескомпромиссное подавление всего того, что мешает новой жизни. А то, что я увидел за эти дни, свидетельствует о другом: идет переоценка ценностей.
— Идет политический и экономический компромисс, без которого власть не удержать. Не подавлять надо, а выискивать потенциальных помощников, постарайся понять… И не сверкай глазами. Эти люди знают и умеют больше нас. И мы должны не третировать их, а учиться у них.
— Именно поэтому ты и сказала, что у Анастасия нет будущего, — усмехнулся Шавров.
— Сказала в бабском раздражении и сожалею об этом.
— А я сказал, что при необходимости убью его, и не сожалею. Нужно больше расстреливать, иначе мы погубим революцию.
— Мы расстреливаем… На моем столе ежедневно появляются комендантские акты… Но одними расстрелами не достичь ничего. Анастасий — жалкий фрондер. А настоящие враги не дремлют, можешь не сомневаться. Только за этот год зарегистрировано 337 новых издательств. Все они в явной и завуалированной форме пичкают своих читателей контрреволюцией. Питирим Сорокин, Изгоев — их много! А ты сцепился с фанфароном и дураком, не умно это, уж извини.
— Извиняю. Ты ждала меня?
— А ты?
Оба замолчали. Шавров почувствовал, что между ним и Таней возникла незримая стена отчуждения, и растерялся. Он не был готов к такому. Слишком много и слишком часто думал он об этой встрече, о том, как она произойдет и какие слова будут сказаны — как часто произносил он эти слова вслух, и вдруг… Чужие глаза, чужое лицо, холодный, напряженный, нет — раздраженный голос… Неужели все, как в той дурацкой вагонной песенке?
— Рубал юнкеров я за правое дело, а в отдых короткий, лишь кончится бой, с тоской вспоминал твое белое тело, изгибы фигуры твоей… — горько произнес Шавров. — Это я в поезде слышал. Калеки пели. Два красноармейца…