— В этом случае все четыре дрезины явятся к месту вовремя. Мы обменяемся информацией и расстанемся.
— А… гарантии?
Калинников пожал плечами:
— Слово офицера и дворянина.
— Что ж… Слово большевика и комиссара. — Бритин и Лоськов направились к дверям.
Без стука вошел Курт:
— Справка подлинная. И еще: задержан функционер… Если прикажете…
— Давайте.
Два унтер-офицера втолкнули в кабинет человека в штатском. Он выпрямился и спокойно осмотрелся. Корочкин узнал заместителя начальника лагеря по воспитательной работе Аникеева.
— Знакомы? — спросил Краузе.
Аникеев скользнул по лицу Корочкина равнодушными глазами.
— Не знаю. Не помню…
— Но вы — Аникеев?
— У вас мой паспорт. — Аникеев потрогал огромную дыру на левой стороне пиджака. — Я Зотов. Егор Петрович Зотов.
— А вы что скажете? — Краузе повернулся к Корочкину.
— Мне бы не хотелось ошибиться. — Корочкин сжал кулаки, потому что предательски задрожали пальцы. Ну что, товарищ майор, финита ля комедиа? Ишь, окаменел, форс давит, большевистское бесстрашие выказывает, а на лбу — испарина. А спросить — отчего, ответит: «жарко». Оно и верно, потому как наступил твой ад, Аникеев, и раскаленная сковородка — за дверью, только порог перешагнуть… И нечего смотреть, в упор разглядывать, не пробудились святые чувства, нет, не пробудились, зря старались, господин хороший, ибо есть постижение главного: вы лучших людей России за колючую проволоку спрятали, а на них испокон веку держава строилась и стояла. Нет, Аникеев, не будет тебе сочувствия и милости не будет.
Он вдруг поймал себя на мысли, что уж как-то слишком эмоционирует, радуется слишком и есть в этой радости что-то невсамделишное, неискреннее…
A-а, наплевать, все равно — свершилось! И уж воистину — от Бога, который взял отмщенье на себя. Вот видишь, Аникеев, а ты говорил, что Бога — нет. А Он — есть. Потому что ты — здесь. И я — здесь. Привел Господь, сподобил. Все.
— Вы слишком задумались, мой друг, — улыбнулся Краузе.
— Это не Аникеев, — твердо сказал Корочкин. — С Аникеевым мы бок о бок пятнадцать лет прожили, а этого я в первый раз вижу.
Почему он так сказал?..
— Хорошо… — Краузе кивнул офицеру: — Уведите. — Подождал, пока закроется дверь, и снова позвонил — два раза. Вошла девица лет двадцати, в Полувоенной форме, щелкнула каблуками.
— Оберштурмбаннфюрер?
— Кофе и… Краузе бросил взгляд на Корочкина, — нет, пожалуй, — чаю и бутербродов. С чем у нар бутерброды, Лизхен?
— С «Московской» колбасой, — подняла уголки рта девица. — Как подавать чай?
— В чашках, конечно. Или вы предпочитаете подстаканник?