АЛЕКСЕЙ ДЕБОЛЬЦОВ
Господи, дай мне силы и укрепи мой пошатнувшийся дух.
Я вошел в палатку, Надя сидела, закрыв лицо руками, горела свеча, — поблескивала риза на складне, в душе моей были пустота и мрак. Я хотел сказать, что служение наше кончилось, что случившееся все круто меняет, но промолчал. Надя — моя совесть, и я знаю — она бы ответила мне: «Да, кончилось служение, но ведь не потому, что ты понял, а потому, что задели твое „я“. Но это разные вещи. Обиду, негодование надобно подавлять. Терпеть надобно, ибо любые испытания, посланные нам Богом, проверяют нас». Что ж, пусть будет еще одно испытание; пока разум колеблется, совесть не сделает выбора и, кто знает, может быть и наоборот. Какая разница…
…А Соколов искал примирения, что-то пытался объяснить — обрывки, сумбур, и вдруг словно лента синематографа: мы разбрасываем какие-то ветки, снимаем бревна (а может быть, то были доски?), выбрасываем землю…
И кто-то кричит: «Здесь кусок железа!» Это почерневшая кость — Юровский залил трупы кислотой, так как яма была не глубока и надо было предотвратить смрад от разложения тел…
И осколки керамических банок от серной кислоты достает Соколов. Их бросили на трупы и разбили выстрелами.
Череп… Обгоревший, черный. Это все, что осталось от императора России…
И еще череп — слева вверху входное отверстие от кольта тридцать второго калибра.
Женский. Под затылком — гребень. Зубы повреждены, на них стальные коронки. Это — Демидова…
Как реально все, как реально… Но, увы, это только сон. Его рассказал, Соколов. А мы ничего не нашли, совсем ничего.
А то, что указал Пытин, — обман. Это трупы расстрелянных военнопленных, австрийцев, наверное. Нет времени выяснять, да и кому это нужно теперь…
…И вот вижу перрон, красный гроб в венках и лентах вносят в багажный вагон, убит посол, он был комиссаром продовольствия там, тогда, он подписал требование на выдачу серной кислоты для сожжения трупов. Почему это отрицает печать большевиков? Почему захлебываются праведным гневом (как это глупо…) газеты? «Не причастен». «За что?» Но, позвольте, как не причастен? Веда подписал? Ведь оставил воспоминания? И все равно — напрасно пролита эта кровь. Потому что ничего не поправить, ничего, не вернуть. «Не мстите, братья мои возлюбленные…» Не мстите. Бесплодна месть.
…Потом я приеду в Руан и оттуда — в Сальбри, я найду тихое сельское кладбище, оно французское, но мне думается о нем словами Тургенева, ибо нет лучших слов, и зачем придумывать их? Простая могила и простой деревянный крест и надпись: «Правда твоя — правда во веки…»