Я повел в атаку офицерскую роту, мы построились в две шеренги, на флангах — пулеметы, я сказал, что они будут стрелять без пощады, если кто-нибудь побежит. Когда пулеметы на флангах — мимо них не пройти… Вынесли знамя — у нас теперь другие знамена, эмблематика наших прежних, «жалованных», исчезла волею «непредрешенцев», сейчас нам позволяют (спасибо!) верить в Бога и «комуч». И поэтому на знамени лик Спасителя и надпись вязью — «С нами Бог!». И вот — двинулись, навстречу поднялись цепи красных и командир, убийца брата, мне это придает силы, но наши дрогнули, и я понял, что крах неминуем. И тогда помимо воли, без малейшего усилия, просто так произнес я первые слова Народного гимна. И свершилось чудо, все подхватили, сначала робко и неуверенно, а потом мощно и неотразимо.
А те не пели, и шеренги их были не ровны, в какой-то момент они взяли винтовки на руку и ощетинились штыками.
Я ходил в атаку на юге. Там они всегда хрипели свой «Интернационал». Что ж… В их гимне ложные, несбыточные слова. Это даже хорошо, что они его все время поют. А вот теперь их молчание было страшным…
Сшиблись, никто не стрелял, дрались штыками и прикладами, кулаками и даже зубами рвали друг другу горло, я это видел…
Ненависть… Какая страшная ненависть у них… У меня нет к ним этой сжигающей ненависти, они такие же русские, как и я, и придет время, когда все мы вновь станем нормальными людьми.
А они рвали нас зубами…
Щелкопер, аккредитованный при нашем «правительстве», каким-то образом услышал или прочитал мнение Александра Блока: почему соборы — в стойла? Потому что священник столетиями не был образцом нравственности. А почему сожгли усадьбы? Потому что мы там пороли и насиловали девок. И столетние наши парки рубят и валят потому, что всю свою жизнь мы дурно забавлялись под их ветвями и кронами.
Это — дело Блока… Пусть объясняет так. Многие и многие дворяне — мерзавцы и негодяи. От Салтычихи до Аракчеева и Римана. Но русскую культуру создали мы. Толстой — наш. И Пушкин — тоже наш. И он, Александр Блок…
Жгите, рвите, перепивайтесь кровавым пойлом — пробил ваш час. Но вы еще вспомните. Вы еще пожалеете. Вы еще ужаснетесь.
…Очнулся в поезде, перебинтована голова, кто-то вынес меня с поля боя. Хватит этих воспоминаний. В Омске ждет депеша: ОН будет в начале октября…
Для меня его приезд — все, я придаю этой встрече почти мистическое значение. Ожидание нестерпимо, дни слились в один нескончаемый день, и вся жизнь словно в тумане; Надя берет за руку: «Милый…» — мне нечем ответить, у меня нет слов, и мыслей тоже нет. На карту поставлено все, вся жизнь на карте… (Странно, при чем здесь карты, игра? Разве я, Колчак, Россия — всего лишь тройка, семерка, туз? У меня нет времени сосредоточиться, и на ум приходят привычные слова гвардейского лексикона, всякая чушь из суеты офицерского собрания. Но вот истина: карту России, прекрасную зеленую карту, все больше и больше заливает безысходный и беспощадный цвет третьей революции: «Москва — третий Рим, а четвертому — не бывать!» Здесь нет аналогии? Или ассоциаций странной, предсказывающей гибель?)