Я отвлёкся на дикое шипение: съёжившаяся Жужу щурилась и прижимала уши к голове, как будто перед ней вдруг возник волкодав.
— Брысь!
Я развернул свою находку до конца… и тут же отбросил её, заорав от ужаса. Жужу душераздирающе взвизгнула и запрыгнула мне на колени. Сквозь одежду я почувствовал её острые коготки.
На полу передо мной лежала тёмная, почти чёрная человеческая рука. Её сморщенные пальцы с длинными ногтями были слегка согнуты, словно собирались что-то схватить. Из-под кожи торчало что-то подозрительно похожее на обломок кости. Я уже был готов опять закричать, упасть в обморок или совершить что-нибудь ещё столь героическое, но я вновь отвлёкся на Жужу. Она жалась ко мне, как к единственному защитнику, и утробно рычала, не сводя глаз со страшной находки.
Тут и без дневника ясно, что мой дед был сумасшедшим! Я настолько разозлился на Родерика, что его игрушечный солдатик перестал меня умилять. Можно было просто поверить записям отца и ничего не трогать…
Но что случилось с кошкой? Почему она так испугалась этого мерзкого, но всё же безвредного обрубка? Она ведь даже не знает, что это!
— Всё, всё. Сейчас уберу, — отцепив от себя Жужу, я взял тот кусок ткани и склонился над рукой.
В дверь постучали.
— Роберт, ты в порядке? — раздался приглушённый голос Элен.
Я впустил её только после того, как затолкал нежеланное наследство обратно под кровать. Меньше всего мне в тот момент хотелось оставаться один на один с Элен, но я не осмелился даже намекнуть ей на это. Ни о чём не подозревая, она пришла, чтобы утешить меня, как обычно делала в самые тяжёлые для нашей семьи времена. Разорение могилы близкого родственника — как раз подходящий повод для беседы тет-а-тет.
Я стоял, скрестив руки на груди так, чтобы не было видно перстня Родерика, и время от времени пытался изобразить внимание. Сосредоточиться на словах Элен было трудно, так как мои мысли были заняты совершенно не сентиментальной стороной ночной выходки. Перед глазами то и дело всплывали образы освещённого луной кладбища, жалкого мертвеца, перепуганного Жака… Иногда даже чудился запах сырой земли.
— Я вижу, ты очень это переживаешь, — сказала Элен, пытаясь заглянуть мне в глаза. — Знаешь, меня всегда поражало, как ты, такой чувствительный мальчик, можешь терпеть все невзгоды молча. Я не могу представить и десятой доли того, что ты чувствуешь. Да я бы всё отдала, чтобы узнать, что творится в твоей голове!
— Отец никогда ни на что не жаловался, — увернулся я от прямого ответа.
Элен беззвучно вздохнула. Уставшая, с выбившимися из причёски тонким прядками, она казалась такой несчастной, что мне стало стыдно за свою резкость.