Если Стреффорд не мог жить без этих людей, то и она с Ником тоже; но по очень разным причинам! Имей они его возможности, какой бы мир они создали для себя! Но подобные фантазии были бесполезны, и она вернулась к реальности. В конце концов, став леди Олтрингем, она будет иметь возможность создать тот мир, о котором они с Ником мечтали… только придется ей создавать его одной. Что ж, таков, вероятно, ход вещей. Все человеческое счастье чем-то обусловлено и ограничено, и ее счастью, несомненно, всегда быть одиноким, поскольку лишь материальной стороны для него недостаточно, хотя и оно зависит от нее, а вот счастье Грейс Фалмер, например, от благополучия не зависело никогда. И все-таки даже Грейс Фалмер не устояла перед предложением Урсулы и за день до отъезда Сюзи появилась в Роане, вместо того чтобы отправиться в Испанию с мужем и Вайолет Мелроуз. Но с другой стороны, Грейс пожертвовала своими интересами ради детей, и чувствовалось, что, отказываясь от свободы, она все равно во всем оставалась собой. Вся разница была в этом…
— Как я надоел тебе! — донеслось до Сюзи восклицание Стреффорда.
Она заметила, что не слушала его: отдельные отголоски названий мест и имен — Вайолет Мелроуз, Урсулы, князя Альтинери, еще кого-то из их компании — напрасно стучались в ее отгородившееся сознание; что он рассказывал ей о них? Она повернулась к нему, их глаза встретились; он смотрел на нее с меланхоличной иронией.
— Сюзи, старушка, что стряслось?
Она взяла себя в руки.
— Я вот думала сейчас, Стрефф… когда я сказала, что слышать не могу о жемчугах и шиншилле… невозможно, чтобы ты поверил мне; собственно, я крепко ошиблась, что сказала это.
Он улыбнулся:
— Потому что на самом деле такую ужасно неоригинальную вещь сказало бы множество женщин?
Она засмеялась, обрадованная его проницательностью. «Начать оказалось легче, чем я представляла», — подумала она про себя. А вслух возразила:
— Ох, Стрефф, — как ты всегда видишь меня насквозь! Где мне от тебя скрыться?
— Где? — засмеялся он вместе с ней, легко коснувшись ладонью ее рук. — Боюсь, что только в моем сердце.
Несмотря на смех, ее поразило, каким тоном он это сказал: что-то в нем стерло всю насмешливость его находчивого ответа, остановило готовое сорваться с ее губ: «Что? Признание в любви!» — и заставило ее внезапно почувствовать, что если он боится, то и она боится тоже. Но еще она была тронута и, почти ликуя, спрашивала себя, заставляла ли когда какая-либо женщина так особо измениться его резкий голос. Никогда он так не нравился ей, как в этот момент; и она сказала себе со старым чувством отрешенности, словно бы, затаив дыхание, наблюдала за колебаниями того, кого жаждала побудить к признанию, но не осмеливалась: «Ну же… НУ ЖЕ, если он сейчас заговорит, я отвечу „да“!»