И полицейский, профессиональным нюхом, проследив глазами ход электрических проводов, скрытых золоченным багетом, подошел прямо к модной стенной апликации, в форме химеры и, шаря, сунул палец в ажурный прибор.
— Вот он!
Мои последние тайные сомнения относительно Фредерики теперь рассеялись. Что же касается последней, я читал в ее сухих, но горящих трагической гордостью глазах стыд за отца. Она даже прошептала:
— Несчастный!
Между тем при имени Жана-Поля Ривье, на которого я энергично ссылался, комиссар спустил тон. Он стал менее резок, и после моего разговора по телефону с авеню Вилье (который он мне разрешил), услыхав по второму приемнику голос великого финансиста, который дружески отвечал мне и предоставлял себя в мое полное распоряжение, он стал совсем сговорчивым. Еще немного, и укрощенный комиссар сделал бы то же.
— Не волнуйтесь, сударь. У вас еще есть время. Следствие кончится не раньше полуночи, и барышня не будет ночевать в тюрьме, даю вам честное слово, — заключил он.
Немного успокоившись, я оставил Фредерику и помчался на авеню Вилье. Господин Хото только что ушел. Ривье был один, и я мог свободно изложить дело своей невесты.
Жан-Поль не скрыл от меня всей трудности, даже для него, той услуги, которую я просил у него.
— Этакий старый негодяй! — говорил он о Гансе Кобулер. — Я тебя предупреждал. Отчего ты не доверился мне? Мы бы, может быть, могли предотвратить арест этого прелестного ребенка и твои волнения. Ну, да ладно, ты не сможешь сказать, что даром взывал ко мне для спасения твоей Дульцинеи. Я обязан сделать для тебя это, да и еще гораздо больше.
Благодарность Ривье не была пустым звуком. Он употребил всю свою энергию, чтобы освободить Фредерику.
Роль немого свидетеля, которую играла дочь Ганса Кобулера, — роль эта выяснилась с первых моментов следствия, — допускала ее освобождение без ущерба для правосудия. Смерть Кобулера, делая процесс ненужным, способствовала, между прочим, намерению высших сфер замять это дело.
Но были препятствия чисто административного характера, которые даже сам всемогущий Ривье не способен был устранить в этот поздний час. Лишь в 8 часов утра могла покинуть Фредерика полицейский участок, где она, в качестве арестованной, провела остаток ночи в кабинете комиссара… «на довольно удобном волосяном диване» — уверяла она меня, пудрясь перед карманным зеркальцем.
Во всяком случае, когда, торжествующий, я уводил ее, провожаемый угрюмыми и насмешливыми взглядами дежурных агентов, она ничуть не казалась расстроенной, и лишь глубокая складка на лбу свидетельствовала о драме, которую она только что пережила.