— Кровью подписывать? — спросил я.
— Чернилами, — ответил Иванов не смутившись, чем и выдал себя как представителя темных сил. Он протянул мне ручку фирмы «Пеликан».
Конечно, я не собирался ничего подписывать. Нужно было все внимательно обдумать и просчитать. Пожар сомнений, ад метаний, припадки циклотимии терзали меня секунд тридцать. Когда нормы вежливости были соблюдены, я взял ручку и аккуратно подмахнул каждый лист. Моя мятущаяся душа обрела покой и разрешила телу наконец уже вернуться к оленю, утке и ангелоподобной официантке.
Переписывание далось нелегко. Я писал ночами, до фиолетовых звездочек в глазах, до тремора и аритмии. Перемалывал свои страдания. Обрыдался. Вычистил ошибки, выбросил наречия, страдательные залоги, модальные и возвратные глаголы, сложносочиненные предложения, местоимения, витиеватые прилагательные, пронумеровал страницы, придумал название и отправил Иванову. В ответ ни звука. Тишина. Александр, видимо, вступил в бандитское сообщество и залег на мешки с автоматом Томпсона. Я испробовал все виды связи, кроме голубиной почты — менеджер не отзывался. Трубку в издательстве поднимали незнакомые вежливые дамы. Судя по компетенции, все они только что вернулись с Марса. Они не знали имен, не ведали дат. Имени Севастьяна Свиридова (это я) не знали, о рукописи не слышали. Клялись перезвонить и пропадали навек. В следующий раз к телефону подходили новые, с еще более чистой памятью женщины. Их в издательстве бесконечный запас. Через знакомых блоггеров выяснил ужасное: Иванова уволили за бесперспективность. Его проекты не приносили денег. Сам он, впрочем, оказался богатым дядькой, владельцем гостиниц и пароходов. Книгами занимался из любви к искусству. Но искусство его отвергло. Теперь Иванов живет в Индонезии, на собственном острове, в собственной гостинице, на всех обижен, ни с кем не разговаривает.
Появился другой издатель, помельче. Предложил пять тысяч. Он был в два с половиной раза добрей издательства «Мост» в лице Иванова. Я бы и рад продаться снова, но расторгнуть прежний контракт оказалось невозможно. Снова звонил в Москву, книгопечатные девы опять ничего не знали, но уже с заметным раздражением. Деньги назад не принимали, договор не отменяли, книгу не издавали. Собаки на сене какие-то, а не предприятие. Мир большой литературы обернулся неприятной капиталистической клоакой. Все это походило на призыв к смирению, выраженный в такой витиеватой форме. Мечтать о книге — гордыня. Если хочешь благодати, встань на камень, как отче Серафиме, и дружи с медведями.