Я увидел, как тянутся ко мне уже освобожденные от тулупа руки и отец медленно, преодолевая сопротивление прильнувших к нему людей, идет ко мне.
— Какой ты худющий, сынок. Одни глаза…
— С улицы не загонишь, постреленка, все побегушки на уме, — услышал я виноватый голос матери. Не знала она, куда девать себя, застыдясь этой нежданно-радостной встречи. Суетливо метались по кухне тетя Лиза и ее дочь Нонка, потерянно стоял у медного рукомойника дед, и лишь бабка, смахивая фартуком счастливые слезы, уже деловито орудовала кочергой в печи, подгребая под сухой штабелек березовых поленьев из загнетки рубиновые уголья.
Я мостился у отца на коленях, боясь прикоснуться к его седоватой щетинистой бородке, но руки непроизвольно гладили малиновые лучики звезды, перебирали холодные кругляши медалей. Отец заботливо укутывал меня в полушалок, бережно прижимал к себе, словно боялся раздавить мое хрупкое тело. И мои старшие братья, Юрка и Генка, смирились с этим, робко лепились к отцу с боков и заглядывали ему в глаза.
Жаром отдавала печь, отсветы пламени метались по стенам, слезилась снежная наледь на стеклах. Вода с подоконников по тряпичным жгутам сочилась в подвешенные тут же бутылки.
— Отец, ты чего столбом полати подпер, спроворь баньку, пока я тут…
— Сейчас, мать, сейчас, — с полуслова понял тот бабку и, накинув фуфайку, молодцевато выскочил в сени.
А бабка уже спустилась в подпол, вылезла без привычных «охов», заглянула под занавесь лавки, в кухонный шкаф, тихо постукивала какими-то банками, горшками, чашками. А глазами зырк да зырк в нашу сторону. Веселая, юркая, будто разом помолодела на много лет.
В печи уже что-то шипело-шкварчало, по избе растекались манящие запахи, и мать с теткой уже не раз пробежали из кухни в комнату. Там по такому случаю был выдвинут на середину круглый стол и застелен белой скатертью.
Вошел дед, присел, успокоил на коленях руки.
— Я, мать, сухоньких плашек накинул да бересты подложил. Она разом, банька-то, жаром возьмется, еще со вчерашнего не остыла. Пускай солдат наш попарится, снимет окопную усталь.
Прошел дед сполна германскую войну, хватил гражданской, а в эту не привелось. Староват оказался, хотя и очень нас, молодь, заслонить ему хотелось. Трех от сердца оторвал, за себя отправил. Один вот пока вернулся, отец мой, его середний. Распрямила деда эта радость, расправила плечи. А на устах одно лишь слово «солдат». Будто забыл, что есть другие напевные сердцу слова: «сын», «Сережа». А может, отвык за эти годы или боится произносить их вслух, чтобы не спугнуть ненароком залетевшую в дом радость.