— Ах, да что про это говорить! В жизни все перемешано, перепутано. Сам черт не разберет, кто прав, кто виноват. Посмотришь другой раз и диву даешься: жена никудышенькая, на вид не ахти какая, а муж — загляденье. Живут душа в душу, друг друга понимают, берегут. Аж зависть берет. Вот и понимай ее, жизнь-матушку.
Романовна замолчала, глаза погрустнели, завяли. Вся она казалась какой-то сжатой, несчастной и беспомощной.
— Наболтала много, простите старуху… А ты, Петрович, о чем задумался?
— Приходится думать, Романовна. Мы ведь пришли по важному делу, — сообщил участковый. Выдержав короткую паузу, добавил: — Поэтому хочу предупредить, о нашем разговоре никто ничего не должен знать.
— Петрович, как можно? Неужто я не понимаю? Сразу догадалась: неспроста явились.
— Хорошо, что понимаешь. Тогда ответь: ты говорила в магазине, что к Егору Кубышкину гость приезжал?
— Было такое.
— Сама видела или от кого слышала?
— Марфа Свечкина видела, она и рассказывала мне.
— Где видела?
— На крыльце дома Кубышкиных.
— В какое время?
— Рано утром. Пошла корову доить, видит: стоит, потягивается.
— Они рядом, что ли, живут? — спросил Переплетчиков.
— Рядом, — пояснил Налимов, поняв, что Иван Иванович перехватил инициативу. — Знаю я Свечкиных. Семья порядочная.
— И долго он жил у Кубышкиных? — продолжал спрашивать Переплетчиков.
— Не знаю, — ответила Романовна. — Так он ведь приезжал еще раз. Марфа говорила, и я видела. Дней десять прошло. А как получилось? Засиделась я у Свечкиных допоздна. Смотрели телевизор. У них большой, хороший. Когда стала уходить, Марфа говорит: «К Кубышкиным опять тот приехал». Вышла я на улицу, вижу: у них в горнице свет горит. Заглянула в окно — за столом Егор и два парня. Один совсем молодой, другой старше.
— Разве ставни не были закрыты? — перебил Налимов.
— Закрыты были.
— Открывала, что ли? Ведь через ставни не видно.
— Так один-то ставень нарушен, низа нет, Петрович. Занавески тюлевые, задернуты не плотно.
— Ну, ну. — Налимов согласно качнул головой.
По просьбе Переплетчикова Романовна обрисовала и парней, и их одежду, и кто где сидел…
— Спасибо, Анна Романовна, — поблагодарил Переплетчиков, вставая. — Хороший вы человек. Только красивых мужчин ругать не надо.
Романовна засмущалась, неловко улыбнулась.
Перед тем, как уйти, Налимов наказал:
— Мы, Романовна, заходили открыто, без утайки. Может, кто и видел. Если спросят, зачем приходили, скажешь, что кто-то нажаловался, будто ты ворожишь за плату.
— Ладно, Петрович.
— А я пошутил потому, чтобы лучше запомнила, что говорить.
— Ну и хитрец ты, Петрович.