— В вытрезвителе первый раз?
— Первый, — горько вздохнул Лоскутников. — И последний.
— Часто пьете?
— Нет.
— А не пить можно?
— Можно.
— Все, с кем доводилось говорить, согласны, — ворчал Угрюмов, — но не все умеют сдержать себя. Потому и не перевелись «шатуны», выписывающие ногами кренделя.
Пока Лоскутников одевался, Угрюмов заполнял акт, продолжая ворчать:
— Из «шатунов» получаются «падуны». Упадет и подняться не может. Таких сам господь повелевал подбирать и доставлять сюда. Вас тоже можно причислить к «падунам», хотя вы не валялись под забором, а лежали на скамье.
— Где? — вырвалось у Лоскутникова.
— В сквере у ресторана «Вечерний».
— А… — Лоскутников осекся, лихорадочно обшаривая карманы пиджака и брюк. — А деньги? Где деньги?
— Какие деньги? — старшина перестал писать, вскинул глаза на Сергея.
— У меня было триста пятьдесят рублей. Пусть двадцать-двадцать пять пропил. Остальные должны быть.
— Триста пятьдесят?
— Зарплата и отпускные.
— Вас доставили общественники. При них проверяли одежду. Денег не было. Вот подписи. — Угрюмов ткнул пальцем в исписанную бумагу. — Что деньги у вас были — верю. Но когда? В том вопрос. Искать надо там, где вы находились. Пили где?
— В ресторане «Вечерний».
— С кем?
— С одним знакомым.
— Повидайте его. Он, может, на хранение взял. А помните, как расплачивались с официанткой?
— Смутно.
— Советую сходить к ней. Авось подскажет что-то дельное. С пьяными всякое приключается. Как-то привезли ночью одного здоровяка. На нем майка да трусы, больше ничего. Утверждает: ограбили. В каком месте — не помнит. Поехали туда, где подняли, стали шарить кругом. В разных местах нашли пиджак, брюки и туфли. Вот так-то, молодой человек. А сейчас распишитесь в акте, получите квитанцию на оплату за услуги и дуйте домой. Вас наверняка потеряли.
Лоскутников поставил в акте короткую неразборчивую подпись, получил квитанцию и, хмурясь, ушел. Ночь стояла темная, мокрая. Дул сырой встречный ветер. Сергей понуро брел по затихшим, пустынным улицам. На душе было гадко.
— Почему не предупредил, что так поздно придешь? — с тревогой упрекнула Дарья Семеновна, впуская сына домой. — Скоро уж утро. Я вся извелась, измаялась, всякое передумала, места себе не нахожу.
— Так вышло…
Никогда Сергей прежде не видел у матери такое утомленное, бескровное, постаревшее лицо с резкой синевой под потухшими глазами. Ему захотелось утешить ее, сказать что-то нежное, но не приученный с детства к ласкам, он не смог отыскать слов.
— Есть будешь? Поди, проголодался?
— Не хочу, — ответил Сергей, проходя в горницу. Мать направилась за ним.