До конца фильма Павел сидел, как на иголках, и переживал за него уже, как за родного брата. Но когда фильм закончился, и на экране замаячила красивая дикторша, он покосился на неё подозрительно и, опасаясь, что она тоже сейчас выскочит из кадра и потребует ужин, сославшись, что её мама не кормит, а у него — пустой холодильник, он нажал кнопку выключателя — и телевизор погас.
В наступившей тишине он несколько по-другому взглянул на случившееся и, потрогав осторожно пальцами голову, стал рассуждать вслух:
— Всё-таки у меня что-то серьёзное с головой. Галлюцинации на почве одиночества или эксперимента? Я человек впечатлительный, люблю пофантазировать и при определённом состоянии увидел плоды своего воображения. Вопрос только в том, кто съел мои продукты из холодильника? — он устремил взгляд на пустые тарелки, продолжавшие стоять на журнальном столике, косточки от курицы аккуратно сложенные на пепельнице. — Или я сам всё съел и не заметил? Интересно, способны ли нематериальные вещи пожирать материальные? — Вопрос относился к образу графа Монте-Кристо. — Ведь по существу, он является плодом воображения, — рассуждал Павел вслух. — А разве плоды воображения способны уничтожать реальное? Собственно говоря, бомба — тоже плод чьего-то воображения, а как свободно уничтожает материальные вещи.
Он окончательно запутался и, найдя на тарелке крошку, отправил её в рот, затем пощупал свой желудок, надеясь обнаружить съеденное внутри, но желудок был пуст, и он почувствовал, что не прочь был бы и сам перекусить.
Нет, что-то непонятное творится со мной, — проговорил он и обомлел.
Чей-то нахальный, развязный голос, хрипловатый и ворчливый, произнёс довольно громко:
— Курить меньше надо. А то накурятся до одурения, а потом не поймут, что с ними.
Павел посмотрел по сторонам — в комнате он находился один.
«Неужели и слуховые галлюцинации начинаются?» — мелькнуло у него в голове, и он испытал страшную тоску, ощутив себя пациентом психиатрической больницы. Еще бы несколько минут тишины — и он бы более глубоко прочувствовал себя в этой роли, но тот же хрипловатый голос вдруг самозабвенно и нагло, как в собственной квартире, запел арию князя Игоря:
— О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить…
Такая наглость отрезвила журналиста, и он решил, что какой-то горький пьяница в его отсутствие пробрался в квартиру, залез под диван и оттуда пробует оригинальничать. Он заглянул под спальное ложе, потом под стол, но там было пусто.
Голос между тем весело, от души расхохотался:
— Ты меня, что ли, ищешь? Вот дуралей! Я же у тебя перед глазами. Ты бы еще под ванной поискал или в мусоропроводе. Абсолютно никакой слуховой ориентации.