— В госпиталь, раненого… Не могу затащить.
На мгновение майор задержал на ее лице испытующий взгляд.
— Какой госпиталь?.. — начал было он, но через мгновение махнул рукой и, подхватив раненого под колени, помог Сашке вытащить его из окопа.
— Вон туда, — он махнул рукой, указывая направление, и, прихрамывая, побежал вдоль осыпающихся стен окопа.
Сашка кивнула и, упираясь ногами в осыпавшуюся землю, поволокла раненого.
Понятное дело, она взяла на себя трудно выполнимую задачу, но именно это и помогало ей двигаться вперед. Потому что она не могла постичь, не хотела верить в обреченность фразы Кеммериха, сказанной тогда, в блиндаже, после смерти русского летчика: «Так не может быть». И Сашка видела, что теперь своей решимостью она впервые поколебала и его веру в собственное бессилие, которую он прятал глубоко в своем сердце.
Раненый был невероятно тяжелым, и от усталости Сашка давно уже не чувствовала ни рук, ни ног, но пока ее пальцы могли сжимать воротник его шинели, она продолжала упираться в мерзлую землю и ползти вперед метр за метром.
Через некоторое время раненый снова начал стонать. Вконец измученная Сашка остановилась, чтобы дать отдохнуть ему и себе. Вокруг рвались снаряды, пули с жужжанием вспарывали землю. Сашке не было страшно — ведь самым главным ее желанием сейчас было спасти человека. А что в этот момент может быть страшнее смерти этого человека?
Немного отдышавшись, Сашка поправила бинт на груди у раненого и впервые внимательно взглянула ему в лицо. Перед ней с искаженным от боли посеревшим лицом лежал Миллер.
В одно мгновение ей вспомнилась картина страшного допроса: русского, сжавшегося под ударами Миллера, брызги крови на стене блиндажа… И вот теперь она властна в жизни или смерти этого человека. Что это, торжество справедливости? Все сходится: однажды проявив изощренную жестокость по отношению к себе подобному, он сам заслужил смерть. И ведь не нужно ничего делать — просто разжать пальцы и оставить его здесь… Сашка на мгновение задумалась. Так что же: жизнь или смерть? Через мгновение улыбка озарила ее грязное худое лицо: конечно, жизнь! Она снова вцепилась в шинель Миллера и продолжила путь.
Однако не успела она преодолеть несколько метров, как сбоку страшно громыхнуло, комьями взметнулась содрогнувшаяся земля и засвистели осколки. Сашка ничком распласталась на земле. Но едва упали последние мерзлые комья, она торопливо подползла к раненому и в этот момент мир закачался у нее перед глазами. Миллер был мертв — осколок снаряда вонзился ему в висок, и струя темной крови заливала его волосы.