Если судить по изменившемуся цвету глаз, тритон превосходно работал. Леннарт Себастьянович долго не мог выбрать, какой бы предмет, составляющий его небогатую обстановку, удвоить, и наконец решил попробовать кочергу.
Вибрация началась сразу же, как он взялся за блестящий от частого использования металл. Все волоски на теле встали дыбом, а потом — бах! — на пол упала еще одна кочерга. Потом еще одна. И еще. И еще.
В комнате стало как-то душно, будто не хватало воздуха. Наверное, это от волнения, подумал Эберман, зачарованно глядя, как на полу вырастает гора железяк.
Становилось все душнее. Под дверь со свистом начал втягиваться воздух. До Эбермана вдруг дошло, что кочерга не может взяться ниоткуда, ей нужно состоять из чего-то. Например, из воздуха. Он торопливо выпустил из руки кочергу и побежал открывать форточку. С облегчением вдохнув холодный ноябрьский воздух, он наказал себе впредь быть осторожней и не увлекаться.
Кочерег после пересчета оказалось десять. Можно будет продавать, не вызывая подозрений. Что еще можно продать? Бутылки! Банки! Графины! О да! Он вписан в общий замысел, совершенно точно! Он не пропадет в этой новой стране! Ему даже не нужно золото или серебро. Зачем, если владение ими вызывает столько ненависти у пришедшего к власти пролетариата? Старьевщик может сдавать посуду, металлический лом, и никто не будет спрашивать, где он ее взял.
Начиналась новая, интересная жизнь, сплошные перемены. Чаще всего они доставляли массу неудобства, но Эберман не жаловался. Например, начали уплотнять квартиры. Странная это была процедура — народ из Питера уезжал, а жилплощади становилось все меньше. К Эберману подселили: в гостиную — многодетную семью с четырьмя детьми мал мала меньше, крикливой мамашей и размазней-мужем, который только тогда и становился мужиком, когда напивался. В другую комнату, гостевую, поселили каких-то совсем древних стариков, от которых пахло квашеной капустой и мочой. Старик был совсем глухой, поэтому старуха разговаривала громким дребезжащим голосом. Особенно ночью. Они через месяц оба померли с голодухи, их вывезли и подселили других стариков, чуть покрепче, но смерть оказалась заразной, и эти тоже протянули только месяц. С тех пор больше, чем на четыре недели, в гостевой никто не задерживался — либо умирали, либо сами съезжали, либо забирали чекисты.
Деньги практически сразу потеряли ценность. Процветал натуральный обмен — шило меняли на мыло, коня на гуся, люстру на сапоги, драгоценности на еду. Вот здесь тритон и пригодился. Все кочерги Леннарт Себастьянович поменял очень быстро, даже пришлось изготовить еще с десяток. Хорошо шли граненые стаканы, сковородки, гвозди, скобы — все то, что было цельным. Как ни пытался Эберман копировать составные предметы — ножницы, например, или молоток, — ничего не получалось. Так же неудачными оказались попытки преумножать дерево, бумагу, жидкости. Зато уголь получался преотлично, и за лето на одном только угле дядя Леннарт запасся крупами, мукой, чаем и сахаром.