И все же он выступал с речами на доброй дюжине митингов на Востоке и по всему Среднему Западу. Всюду, где он говорил, залы были битком набиты восторженной публикой… и полицией. На митинге в Бруклине его окружила сотня полисменов. В Филадельфии на него набросился полицейский лейтенант, который затем пытался его арестовать за призыв к мятежу. Днем позже, выступая в Бронксе, он был схвачен и обвинен в подрывной деятельности. Это было изнурительное занятие, но Рид казался неутомимым, и слушателями передавалось его боевое настроение и энтузиазм. Он доказывал им, что все печатаемое в буржуазной прессе в качестве новостей из России — это ложь, и притом неумная ложь. Он объяснял им со всеми подробностями мероприятия Советов. Он разоблачал интервентов и без устали напоминал своим слушателям, что, хотя первое государство рабочего класса находится в кольце смертельно ненавидящих его врагов, нет силы, которая могла бы уничтожить его.
Рид не питал никаких иллюзий относительно того, что его выступления могут существенным образом изменить обстановку в стране, где господствует страх. Но, несмотря па эту гнетущую атмосферу, его голос теперь не звучал так одиноко, как прежде. Новые жестокости, рассчитанные на то, чтобы сокрушить силы противодействия империализму, свидетельствовали о том, что эти силы растут. Его радовала энергичная борьба, которую еще вели левое крыло социалистов и ИРМ при поддержке других представителей рабочего движения. Полицейские облавы и налеты, избиения, обмазывание растопленной смолой и вываливание в перьях — все это раскрывало истинную природу войны все большему числу американцев. И если то, что он говорил, разоблачало подлинную сущность войны, он готов был повторять это любой ценой. Его уже осыпали проклятиями и угрозами, а одна газетенка даже требовала, чтобы его немедленно линчевали. Но наряду с этим он получал сотни писем от мужчин и женщин, участвовавших в битве за гражданские права, которые слышали его на митингах или читали его статьи. Все они благодарили его за борьбу, которую он вел. Одно письмо пришло от Юджина Дебса. «Вы пишете совсем не так, как другие, — писал ему тот. — Ваш стиль мне очень нравится. Во всем, что Вы говорите, чувствуется живое дыхание чего-то нового, биение его пульса». Этим письмом Рид дорожил, ибо ему был дорог человек, неутомимо боровшийся против империалистической войны.
Рид стал одной из наиболее известных фигур в левых кругах Соединенных Штатов. Его высокая репутация тем более раздражала его врагов, что его одаренность как писателя была очевидной. Кроме того, он происходил из старинной американской семьи и был питомцем Гарвардского университета. Тем самым Рид опровергал выдуманный ими миф, что каждый ратующий за дружбу с русскими обязательно должен быть иностранцем по происхождению. Его знакомых по Гарвардскому клубу раздражало также то, что он казался исполненным уверенности и спокойствия. Хотя внешне Рид, на первый взгляд, не переменился и был по-прежнему весел и жизнерадостен, в действительности он стал тверже и дисциплинированнее. На суде во время второго процесса над журналом «Массы» он рассказывал об ужасах, на которые насмотрелся в Европе в качестве военного корреспондента, и о том, как противно было ему читать в нью-йоркских газетах великосветскую хронику, рассказывавшую о балах в честь жертв войны. Судья ежеминутно прерывал его стуком молотка, не давая ему объяснить, почему он является противником войны, и позволяя говорить лишь то, что дало бы основания запрятать его в тюрьму. Присяжные снова разошлись во мнениях.