Его мысли переключились на Яну. Их брак был предопределен и ощущался им с легкой тоской и в то же время со слабой надеждой. Он не хотел думать об этом, но все равно осознавал: Яна в его жизни олицетворяет надежду. Если сейчас он не попытается схватиться за спасительную соломинку, его план пролонгированного самоубийства осуществится. А последние десять дней показали ему, что в жизни есть не только воспоминания о своей неудаче, не только боль потери, не только тоска о погибшей по его вине женщине, но и… море. Он мог бы вернуться сюда через год вместе с Яной, и через два года, и через три. И через двадцать три года тоже — живой, счастливый, полный надежд и снова смотреть на море днем и ночью.
И если бы сейчас ему предложили сложнейшую нейрохирургическую операцию по удалению из его мозга тех, горящих воспоминаний, он бы уже умолял хирурга скорее начинать.
Второй причиной, удерживавшей Пашу от визита в номер супруги владельца отеля, было чувство вины. Как мог он поделиться своими мыслями с Кирой, с этой глупой умной белочкой? Теперь было поздно каяться. Все, что он мог сделать, — помочь оправдать Роберта перед законом и перед людьми.
Около полуночи Седов покинул бар и спустился к морю.
Вдалеке, на пляже рокеров, снова гремела музыка, пылали костры. Припомнив поговорку «Кот из дома — мыши в пляс», Паша понял, что на диком пляже по Роберту никто не печалился.
Седов снял кеды, связал их шнурки узелком и перекинул через плечо. Подвернул штаны, вошел в прохладную воду по щиколотки, побрел по берегу. Он смотрел на костры, иногда — на удивительно гладкое море и на небо, где звезды были как дырки в черном бархатном куполе.
Мимо первого костра он прошел, погрузившись в свои мысли, а вот навес, под которым хорошенькая блондиночка продавала пиво, словно бы притянул его к своим сокровищам. Купив пару бутылок, Паша открыл одну, сделал большой глоток, тихо фыркнул от удовольствия. За плечом прозвучало его имя:
— Павел…
Это была Кира, сменившая свой дневной ярко-желтый наряд на джинсовые шорты и черную тесную майку. Она стояла прямо перед Седовым, опустив глаза.
— Что тебе, девочка? — спросил он почти ласково. Он не хотел говорить с ней, не хотел ее видеть, но уйти вот так, просто развернувшись спиной, почему-то не смог.
— Паша… прости меня… Я не знала, что Роберт Аванесович попытается покончить с собой. Я этого не хотела.
Седов улыбнулся ей одними губами. Как только Кира попросила его об этом, он сразу же ее простил, но все равно говорить с девушкой ему не хотелось. Она это почувствовала.