Тридцать четыре мертвых араба и почти столько же лошадей. Я мысленно вознес хвалу Тюру Однорукому, древнему богу битв, за то, что надоумил прихватить «вороньи когти» с Патмоса.
Брат Иоанн осмотрел наших раненых — ничего серьезного — и двоих погибших. Один оказался даном, чьего имени я не знал. Вторым был Арнор. Один из умиравших на скаку всадников вонзил в него копье, прямо в переносицу — а Арнор как раз приподнял наглазник шлема, чтобы не бередить застарелую рану.
— Вот уж кому не везло с носом, — мрачно пошутил Сигват.
Отыскали и Фейсала, под шестью телами сверху, уже мертвого, и расставание с жизнью оставило на его лице жуткую гримасу; изо рта тонкой струйкой тянулась кровь. Он сломал шею, голова была вывернута так, словно он глядел через плечо на прожитые годы. Козленок плюнул на него, а потом еще пнул тело.
Я позволил своим людям пограбить, но они и сами, бывалые рубаки, понимали, что мешкать не стоит и бессмысленно таскать с собой лишние тяжелые доспехи и оружие. Пока они искали монеты и украшения, мы с братом Иоанном принялись обкладывать гору трупов горелыми деревяшками из развалин; потом и другие заметили и присоединились к нам.
Мы положили Арнора и дана на вершине кучи, копья на груди, и подожгли по нашему старинному, прадедовскому обычаю, который кое-кто считает лучше нового, с могилами-лодками. Готовя тела к погребению, я нашел лист тутовника во рту Арнора и не смог себя заставить его выбросить. Он до сих пор со мной.
Вскоре мы покинули это место, усадив тех раненых, кто не мог идти, на трех лошадей, на других животных навьючили два последних тяжелых мешка с «вороньими когтями». И двинулись споро, почти рысью, туда, где, по словам Козленка, находилась деревня Като Лефкара. Лишь жирный столб дыма отмечал место побоища.
Дым и зловещие стервятники, птицы Локи. Я поежился, вдруг подумав, что Сигват был прав — они устроили себе пир.
Козленок сидел и смотрел на меня по-кошачьи, не мигая, и его взгляд ощущался, что называется, кожей.
Мы все расположились с подветренной стороны склона, под защитой местных сосен. Ручеек журчал по камням, мы жевали холодную баранину и лепешки и говорили отрывисто, если вообще открывали рты.
— Брат Иоанн сказал, вы верите в чужих богов, — выдал наконец Козленок своим звонким голоском. — Вы язычники, верно?
Я посмотрел на него, вдруг почувствовав себя безмерно старым. Всего два года назад я был таким, как он, ничего не знал и кичился собственной храбростью — ведь я собирал птичьи яйца на отвесных скалах и даже отваживался посидеть, скрестив ноги, на крупе самого горячего из жеребцов моего приемного отца Гудлейва.