Мы вернулись в комнату, и Усман показал мне свои чертежи и пробные модели. В буфете у него стояла банка из-под джема, полная жужжащих слепней, которых он наловил сачком на пляже. Он клал их в ядовитый раствор на секунду-другую, чтобы усыпить, а потом укреплял на них пропитанную клеем упряжь. Самой трудной задачей было точно определить угол, под которым следовало упряжью зафиксировать слепня на корпусе. Усман объяснил мне, что вычислял его методом проб и ошибок и потратил немало дней, прежде чем нашел положение, при котором движения слепня не приходили в противоречие или несоответствие с аэродинамическими свойствами тщательно вырезанных и изогнутых бумажных крыльев.
Усман показал мне летательный аппарат без мухи. Неправдоподобно легкий, он лежал у меня на ладони, как чесночная шелуха или призрак стрекозы. Крылья были филигранно сработаны, изгиб профиля обеспечивал подъемную силу, кончики смотрели вверх. Хвост — непропорционально большой, странной треугольной формы. Усман мне объяснил, что именно благодаря этой особенности самолетики так плавно летали. Поворот требовал от слепней очень больших усилий. Потому их движения и казались такими размеренными, а медленные повороты — такими продуманными.
Усман усыплял слепня, надевал на него упряжь так, чтобы крылья свободно двигались, и приклеивал его к корпусу головой вверх, туловище под углом к полу. Усман показал мне свои чертежи, безукоризненные, как архитектурные планы. Я поставила подпись и дату на заявлении, что видела эти аппараты в процессе автономного и длительного полета. Чертежи удивили меня и поразили мое воображение: они были не в натуральную величину, крупнее, чем в жизни. Они были странно, нереально красивы.
— Я вижу, времени у тебя хватало, — сказала я. — Я-то думала, что идет война.
— А я-то думал, что она кончилась. Сейчас пришлось три дня подряд летать на задания, а до того мы весь месяц отдыхали.
— Что происходит?
— Я не знаю. ЮНАМО вырвалось из своего анклава, — он пожал плечами. — Я знаю только, что теперь у нас ЮНАМО. Не ФИДЕ и не ЭМЛА, — он улыбнулся. — Но нам их никак не найти. Ну их, пошли лучше поужинаем.
Я лежала в постели Усмана, голая, и его ждала. Мне было спокойно, будущее меня не пугало. Шимпанзе, рейды северян, Маллабар и его книга не забылись, они просто существовали в своем контексте, и потому с мыслями о них было легче справиться.
— Ты вымылась? — окликнул меня Усман.
— Да, — сказала я.
Усман был очень щепетилен на этот счет: он хотел, чтобы мы оба мыли гениталии перед тем, как заняться любовью. Он считал, что это акт вежливости.