Тут я вскинулась на Хаузера почти с былой враждебностью. «Вы и сами что-то знали. Не зря же вы сожгли этого детеныша шимпанзе».
— Бабуина, Хоуп. Нет, я вам клянусь. Это был бабуин. Мы оба ошиблись.
Я посмотрела в окно, на поросшую кустарником саванну. Ничего себе ирония судьбы. В душе у меня нарастало ощущение безысходности, от которого ссутуливались плечи и каменело лицо.
— В любом случае, — голос Хаузера звучал примирительно, — прекрасно, что вы возвращаетесь. У нас появилось двое новых сотрудников, но нам вас по-прежнему не хватает.
Последнее, что мы узнаём о себе, это то, как мы действуем на окружающих. Я повернулась к Хаузеру. «К сожалению, мне почему-то кажется, что я надолго не задержусь».
Снова оказавшись в Гроссо Арборе, я ощутила некое смятение: лагерь показался мне одновременно и знакомым, и чужим. Мы добрались в сумерках.
В столовой тускло горели лампы «молния». Мы сразу отправились ужинать, и Хаузер представил меня двум новым сотрудникам, молодым американцам из Стенфордского университета, которые жили в моей отремонтированной палатке. Я быстро поела и пошла в барак для переписи собрать свои немногочисленные пожитки. Ни Ян и Роберта Вайль, ни Юджин и Джинга Маллабар не показывались.
Я сидела на постели в длинном унылом помещении, думая о весьма сдержанном, если не сказать отсутствующем «добро пожаловать», которым меня встретили в лагере. Казалось, меня рады видеть только Хаузер и Тоширо. Со времени моего бегства в бараке прибавилось кроватей, установили каркас для перегородки, чтобы в дальнейшем разделить комнату пополам. В Гроссо Арборе возвращались хорошие времена, было понятно хотя бы это.
Я сидела на постели, предоставив мыслям блуждать, отдавшись во власть своих переменчивых настроений. Я почувствовала себя — по очереди — апатичной, мрачной, несправедливо обиженной, озлобленной, беспомощной, растерянной, оскорбленной и, наконец, независимой и исполненной презрения. Маллабар, в состоянии «нервного истощения» или нет, явно пытался начать какую-то программу минимизации ущерба, интегрировать, пока не поздно, мои открытия в свой magnum opus[16]. Теперь я пожалела, что поторопилась оставить ему записку о моих планах касательно публикации.
В дверь негромко постучали. Ян Вайль, подумала я, поднимаясь, чтобы ее открыть, ну наконец-то! Но это оказалась Джинга. Она обняла меня, справилась о моем здоровье и настроении, сказала какие-то комплименты по поводу моей бодрости и спокойствия.
На ней были джинсы и темно-синяя хлопчатобумажная рубаха. Лицо открыто, волосы подхвачены обвязанной вокруг головы бархатной лентой. Я подумала, что она сама выглядит свежей, бодрой и спокойной.