Чарльз спокойно смотрел на собеседника.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — сказал он.
— Ну, да, конечно.
— И если ты намерен пуститься в бесчисленные похождения, не равняйся на такие истории. Джентльмен никогда не обсуждает окна, из которых ему доводилось выпрыгивать.
— Но разве ты никогда…
— Что?..
— После той девушки, о которой ты мне рассказал, ты когда-нибудь еще влюблялся?
— О да, — пробормотал Чарльз. — Слишком часто, к своему — или к их — несчастью.
— Но я имею в виду… это было по-настоящему?
Чарльз ответил далеко не сразу.
— Да, — сказал он наконец. — Это всегда казалось настоящим. И в то же время…
Он смолк. Чарльз прекрасно относился к Фредди, но не мог рассказать ему о внезапной неудовлетворенности, которая наваливалась на него, об осознании, что если любовь слишком часто бывала «настоящей», она не была таковой никогда.
Он говорил матери, что ищет любви, говорил как человек, которой никогда не знал этого чувства. И теперь задумался, не понимает ли он сам себя лучше, чем мог подозревать.
Внезапно этот разговор стал для Чарльза невыносимым.
— Все, молодой человек, — сказал граф, быстро вставая и поднимая на ноги Фредди. — Теперь ты действительно отправляешься спать.
И Фредди, под внешней легкомысленностью которого скрывалась неожиданная проницательность, сжал плечо друга и ушел без лишних слов.
Оставшись один, Чарльз собрался было ложиться в постель, но вместо этого принялся беспокойно мерять шагами комнату. Разговор с Фредди вывел его из равновесия. Чарльз вспомнил, каким был когда-то и насколько изменился теперь.
На самом деле, ему не по душе был тот, более юный Чарльз. О присущих ему эгоизме и расчетливости неприятно было вспоминать повзрослевшему мужчине, который стал мудрее и великодушнее.
В свое время он наслаждался любовными интригами, пылкими для обоих участников. Граф знал, что женщины находили очень привлекательным его лично. Он был во многих отношениях опытным и пленительным любовником, о чем ему говорила не одна высокородная жена.
Даже теперь Чарльз мог во всех красках вспомнить чудесные ночи, увлеченность и привкус опасности. То были яркие и захватывающие моменты.
— Жизнь должна быть такой же ослепительной и счастливой, как теперь, — сказал он себе однажды.
Это было путеводной нитью Чарльза, когда завершался один роман и появлялась свобода для поисков другого.
Теперь он считал, что только неоперившемуся юнцу простительно ожидать, будто жизнь должна быть бесконечной чередой наслаждений. Тем не менее он все еще помнил трепетный восторг, с которым целовал какую-нибудь прекрасную даму в первый раз.