Правда, пристрастие Антипова к нецензурщине на первых порах кое-кого из нас поразило весьма неприятно, а я так и вообще почувствовал к подполковнику что-то вроде презрения. Но постепенно все мы к нему привыкли, и к матерщине его тоже, да и сами ни в чем подполковнику не уступали.
Но однажды — в декабре это, кажется, случилось, — когда все ушли на полеты, а я, запершись в ленкомнате, чтобы никто не мешал, разрисовывал газету, в дверь настойчиво постучали. Я открыл — и в комнату вошел подполковник Антипов. Не помню, о чем мы тогда говорили. Скорее всего, о газете же. Антипов по своему обыкновению сыпал матерщиной, и здесь, в тишине ленкомнаты, где все настраивало на торжественный лад, эта его матерщина действовала на меня особенно удручающе, и внутри у меня что-то забродило-закипело и вырвалось наружу:
— А скажите, товарищ подполковник, почему вы все время материтесь?
До этого я старался не встречаться с Антиповым глазами, потому что глаза мои выдали бы мое состояние, граничащее с ненавистью, но задав вопрос, я вскинул голову и посмотрел на подполковника.
Я стоял по стойке смирно, готовый ко всему, не испытывая ни страха, ни смущения за свой вопрос, да еще заданный столь прямолинейно. Я стоял и в упор смотрел на подполковника, а он, повернувшись ко мне боком, так же упорно смотрел в окно. Сухое продолговатое лицо его с резкими складками жестко прорисовывалось на фоне окна. Он стоял, заложив руки за спину, и нервно перебирал пальцами, и пальцы его сухо шелестели в тишине комнаты. Скорее всего, он решал, как поступить со мной за мою дерзость, чтобы при этом не уронить своего достоинства. Но вот он покосился на меня, усмехнулся.
— Анекдот такой есть… про Чапая… Не слыхал?
— Никак нет! — отрезал я.
— Да, так вот… Есть такой анекдот, — не обращая внимания на мой вызывающе резкий тон, продолжал подполковник. — Чапай спрашивает у Петьки: «А скажи мне, Петька, кто это у нас в уборной на стенках дерьмом рисует? Не знаешь?» — «Знаю», — отвечает Петька. «Кто?» — «Фурманов, Василий Иванович». — «Не может того быть!» — «Может, Василий Иванович. Потому как Фурманов после уборной всегда руки моет»… Смекаешь, Ершов, куда клоню?
— Никак нет, — снова отрезал я. — Если даже кому-то и нравится стенки в туалете мазать, так это, товарищ подполковник, не значит, что и вы этим тоже должны заниматься.
— Ничего ты не понял, Ершов. И вообще: не по чину вопросы задаешь, рядовой Ершов. И глазами на свое начальство так зыркать не положено. Ясно?
— Так точно!
— Ну то-то же. К тому же я сам слыхал, как ты гнешь во все тяжкие…