— Для меня? — спрашиваю я, вперив взгляд в провода на запястье.
— Там написано, что он боится за твою судьбу, если с ним что-то случится, а система Старейшин пошатнется, как он предполагает. Так и произошло.
Я не знаю, что делать с этим знанием. Орион, который пытался убить моего отца, который убил-таки двоих землян — беспомощных, замороженных и беззащитных, — переделал свой вай-ком ради моей безопасности… Внутри поднимается странное чувство — наполовину благодарность, наполовину отвращение.
— Не то чтобы мне сильно хотелось вай-ком, но нельзя сделать другой? Новый? Который не был ни у кого под кожей?
— Наши ресурсы не безграничны. Скоро родятся дети, вай-комов и на них-то уже не хватает — корабельщики с трудом находят материалы, чтобы сделать еще. К тому же использованный ребенку отдавать нельзя — со временем он начнет выходить из строя.
Ковыряюсь в металлической застежке, пытаясь снять эту проклятую штуковину.
Док дергается, но не останавливает меня. Вместо этого он говорит:
— Эми, тебе нужен вай-ком. Либо бери этот, либо будем вживлять.
— Вы не можете меня заставить… — начинаю я.
— Я не могу, — перебивает он, — но Старший сможет. И мы оба считаем — ты и сама знаешь, — что у тебя должна быть возможность позвать на помощь, если…
Моя рука застывает. Если.
Космос побери. Он прав.
Док кивает, довольный тем, что я не собираюсь срывать браслет и выкидывать его.
— В общем, я просто хотел отдать его тебе. Дай знать, если… если что-нибудь понадобится. — И он, выйдя, запирает за собой дверь.
Но я остаюсь на месте, замерев, словно опять оказалась вморожена в стеклянный гроб и лед сковал мне сердце.
«Космос побери» — это их фразочка.
Я не одна из них.
Пусть у меня на запястье вай-ком, но я не одна из них.
Нет.
Нет.
До меня доходит только спустя несколько секунд.
— Мы… остановились? — Смотрю в глаза всем корабельщикам по очереди, бессмысленно ища намек на то, что это неправда, но мрачно сжатые губы Марай слишком красноречивы.
Ох, зараза. Как я скажу Эми такое?
— И давно мы стоим? — Голос истерично срывается, но я ничего не могу поделать.
— Мы… не знаем точно. Довольно давно. Возможно, со времен Чумы. — Марай кусает губу.
— Никакой Чумы не было, — машинально говорю я. Она знает; просто ей привычней называть сумасшествие, которое разразилось много поколений назад, Чумой, поддерживая ложь, на которой покоятся основы системы Старейшин.
Позади меня продолжает стучать сердце корабля: «жжж, бам, жжж».
— Как мы можем не двигаться? — спрашиваю я — Ведь двигатель работает. — Даже я сам слышу, что голос мой звучит отчаянно, как голос ребенка, который отказывается поверить, что сказки, которые ему рассказывали, неправда.