— Моя. — Его глаза горят.
— Ты не можешь решать, кому есть, а кому нет, — отрезаю я.
— Запасы истощены.
Это мне известно.
— Так что же мне делать? — спрашивает Фридрик насмешливо. — Уменьшать порции? Или поступить разумно — кормить только тех, кто заслужил?
Толпа вокруг взрывается гневными возгласами, криками одобрения, ругательствами и воплями.
— Продуктов достаточно еще на несколько недель без изменений. Потом можем обсудить уступки.
Фридрик щурится.
— Я не собираюсь кормить всяких, кто не работает.
— Все работают! — восклицаю я раздраженно.
Вот этого говорить не стоило. Фридрик не отвечает, за него отвечает толпа. Они выкрикивают имена: своих соседей, родных, врагов, друзей. Тех, кто бездельничает. Ткачей, которые вернулись к станкам только потому, что я приказал им прекратить забастовку, но которые продолжают работать в очень низком темпе. Работников теплиц, которых уже не раз ловили на том, что они набивают свои кладовые общей едой. И многих других — отдельных людей, которые просто решили не работать из-за лени ли или из-за депрессии, как Эви и Лил, мама Харли.
И громче всего звучит новый призыв: «Не работаешь? Не ешь! Не работаешь? Не ешь!»
— А с Больницей что? — пронзительно раздается над толпой.
— Я работаю! — кричит в ответ кто-то из дальних рядов. Прочесываю толпу взглядом и натыкаюсь на Дока; тот порядочно взволнован, что дело дошло до его драгоценной Больницы.
— А все, кто в Палате? — спрашивает Фридрик. Он хочет добавить «а Эми?», но не решается.
Космос побери.
— Ты прав. — Барти проталкивается мимо Марай — у той такой вид, будто она с удовольствием дала бы ему по шее. — С этого момента я буду заниматься чем-нибудь полезным, — громко заявляет он.
Наступает тишина. Все смотрят на него. Удивительно: как он это сделал? Как ему удалось приковать к себе такое абсолютное внимание? Толпа утихала, чтобы послушать нас с Фридриком, но тишина эта не была уважительной. Они только и ждали, чтобы один из нас осекся, искали, как обратить наши слова против нас. Но сейчас все до одного смотрят на Барти и ждут, что он скажет дальше.
Но он только молча поднимает гитару над головой и протягивает Фридрику.
— Считай, что это плата за недельную норму. Раз в Регистратеке больше никого нет, я буду работать там.
Фридрик берет гитару и неуверенно смотрит на нее. В конце концов он коротко кивает, принимая такую оплату.
— И, — добавляю я так громко, как только могу, — мы продолжим выдавать еду всем.
Фридрик прищуривается.
— Это не обсуждается, — добавляю я тише, не давая ему раскрыть рот. — Раздача будет проходить как обычно.