Недаром я говорил ей:
— Мой день заканчивается вечером. А твой день — утром.
Звоню. Подходит дочь.
— Прости, — слышу, — но у меня гости.
— Я, между прочим, звоню из Лос-Анджелеса. Хотел поинтересоваться, как дела?
— Нормально. Я уволилась с работы. Ты здоров?
— Более или менее… А что случилось?
— На работе? Ничего особенного… Мама знает, что ты в Калифорнии?
— Догадывается… Катя!
— Ну что?
— Я хочу сказать тебе одну вещь.
— Только покороче.
— Ладно.
— И не потому, что гости. Просто это дорого.
— Вот слушай. Ты, конечно, думаешь, что я обыкновенный жалкий эмигрант. Неудачник с претензиями. Как говорится, из бывших…
— Ну вот, опять… Зачем ты это говоришь?
— Знаешь, кто я такой на самом деле?
— Ну, кто? — спросила дочь, чуть заметно раздражаясь.
— Сейчас узнаешь.
— Ну?
Я сделал паузу и торжественно выговорил:
— Я… Слушай меня внимательно… Я — чемпион Америки. Знаешь, по какому виду спорта?
— О господи… Ну, по какому?
— Я — чемпион Америки… Чемпион Соединенных Штатов Америки — по любви к тебе!..
Я положил трубку. На душе было тошно. Даже в бар идти не хотелось. Выпьешь как следует, а потом будет еще тоскливее.
Может быть, это кризис? Если да, то какой именно? Экономический, творческий, семейный?
Вот и хорошо, подумал я. Кризис — это лучшее время для перестройки.
И пошел к Абрикосову за щенком.
Тася появилась рано утром. Причем довольно бодрая и требовательная. Спросила: почему я не заказываю кофе? Где хранятся мои сигареты? А главное, как поживает наш щенок?
Я тоже спросил:
— А где Роальд Маневич?
(Это имя с ненужной отчетливостью запечатлелось в моей памяти.)
Ответ был несколько расплывчатый:
— Маневич — это такая же фикция, как и все остальное!
Я напомнил Тасе, который час. Сделал попытку уснуть. Вернее, притворился, что сплю.
Но тут проснулась собачонка. Вытянула задние лапы. Затем присела, оросив гостиничный ковер. Несколько раз торжествующе пискнула. И наконец припала к античным Тасиным сандалиям.
— Прелесть, — сказала Тася, — настоящий мужчина. Единственный мужчина в этом городе.
— Вынужден тебя разочаровать, — говорю, — но это сука.
— Ты уверен?
— Как в тебе.
— А мне казалось…
— Ты ее с кем-то перепутала. Возможно, с Роальдом Маневичем…
— Значит, это — она? Бедняжка! Знала бы, что ее ожидает в жизни.
И затем:
— Я хотела назвать его — Пушкин. Теперь назову ее Белла. В честь Ахмадулиной.
Я подумал — Таська не меняется. Да так чаще всего и бывает. Человек рождается, страдает и умирает — неизменный, как формула воды Н2О. Меняются только актеры, когда выходят на сцену. Да и то не все, а самые лучшие.
Таська не меняется. Она все такая же — своенравная, нелепая и безнравственная, как дитя.