— Ну, гражданин следователь, о чем будет речь?
— О вашем преступлении, — ответил Корзун.
— Преступлении?
— Да, об ограблении гражданки Чугай Ирины Анатольевны.
Иван Корзун ожидал чего угодно, но только не того, что произошло. Он был уверен, что лобастый упрется и будет молчать, откажется давать показания. Только так и вели себя закоренелые преступники, хорошо зная все статьи уголовного кодекса. Это было их типичное поведение на первых допросах.
Именно к этому и приготовился Корзун. И каково же было его удивление, когда лобастый ясно и четко ответил:
— Так точно, гражданин следователь… Я еще в ресторане приметил, что дамочка денежная… Из-за этого и морячок к ней пришвартовался… Ну, вот я и проследил за ними, как они переходили возле туннеля через полотно. Морячок сразу припустил… Вот и весь рассказ…
Корзун почувствовал, как на спине у него выступил пот. От волнения стало печь в груди, но он, сдерживая в голосе радостную дрожь, тихо сказал:
— Нет, не все. Расскажите подробно. Давайте вспомним все по порядку…
— Зачем подробно? — вскочил лобастый. — Свидетелей нету. Я один остался. Морячок сразу дал ходу, еще когда никаких подробностей не было… Это вам ничего не даст, гражданин следователь… Да и мне неприятно вспоминать… У меня память к тому же плохая… Забывать все стал… Вот еще помню, что сегодня случилось… А что вчера — хоть убейте…
— Ну что ж. Раз так, я отвезу вас в больницу, там, может, что-нибудь и вспомните…
— В больницу? Зачем в больницу?..
— К Ирине Анатольевне Чугай, на жизнь которой вы покушались.
Лобастый растер ладонью пот по лицу и с поспешной готовностью затараторил:
— Пожалуйста, пожалуйста… Мне самому это все надоело, осточертело… Скрывать, врать, выкручиваться, прятаться…
Но почему же Чугай его теперь не признала? В чем дело? Может быть, побоялась?
— Что с ним делать, товарищ начальник? Куда его девать? Он уже черный кофе просит. Рановато, я вам скажу, закрыли у нас тюрьму. Канителься теперь с ним, — прервал его мысли вошедший конвоир.
— А какао он, случайно, еще не просит? Уточните еще раз его имя, фамилию.
— Да я уточнял, все то же. По паспорту чешет. Коржов. Только врет, по-моему.
Капитан вздохнул и махнул рукой:
— Вы свободны. Я вас позову, когда будет нужно…
Олеся вымыла пол, старательно протерла высокие окна, слегка обмахнула камышовым веником потолок и присела на табуретку у порога. Чисто, уютно. За окнами играет море, в прозрачной дымке бархатисто синеют горы, покрытые лесами. И матросы невольно останавливаются у дома. Один бескозырку поправит, другой волосы расчешет, глядясь в стекло, словно в зеркало. Только бы подольше постоять у окон девичьего общежития. Третий высматривает любимую, а еще кому-то не терпится завести знакомство. Тропинка к дому хорошо утоптана. Девушки не скучают по вечерам. Олесе это приятно, и она всегда особенно старательно моет не только пол, но и большие стекла. Олеся несет свою вахту торжественно, раз в четыре дня, как матрос в главной рубке корабля. Принимать Олесину, как говорят на флоте, «приборку» можно послать самого строгого боцмана, и он не найдет недоделок. Девушка так старается не только ради чистоты и порядка, а и для того, чтобы приучить к этому и Светлану Козийчук, которая вечно сидит уткнувшись носом в учебник, зубрит лекции; чтобы закадычные подружки Стася Богун и Галя Диденко не чурались никакой работы, не ленились в свое дежурство. Девушка должна уметь делать все, даже мужскую работу. Чтобы не давать ребятам повода говорить: это, мол, не женского ума дело, не для женских оно рук…