— С ним не сравнится никакой другой фонограф на рынке, — вещал Федерико с лучащимся взором проповедника. — Никакой другой аппарат не способен проигрывать все существующие типы пластинок — «эдисон», «пате», «виктор», «колумбия» и «сильвертон», только подумайте. Нет, друг мой, такими возможностями обладает лишь он. Вы можете купить фонограф и за восемь долларов, — он поморщился, — но будет ли он звучать как этот? Услышите ли вы ангелов? Вряд ли. А потом ваша дешевая иголка износится, начнет скакать по бороздкам, и скоро вы будете слышать только треск и шорох. И каков же результат, смею спросить? Вы просто обеднеете на восемь долларов. — Он снова простер руку в сторону ящичка с фонографом, точно гордый отец первенца. — Качество стоит дорого. Но это разумно.
Дэнни подавил смешок, очень уж его забавлял этот маленький старичок с его горячей верой в капиталистические ценности.
— Папа, — проговорила Тесса, стоявшая у плиты, — не будь такой… — Она помолчала, подыскивая слово. — Eccitato.
— Возбужденный, — подсказал Дэнни.
Она сдвинула брови, поглядев на него:
— Васпуш?..
— Воз-буж, — поправил он. — Воз-буж-денный.
— Вузбужденный.
— Почти так.
Она подняла деревянную ложку.
— Этот английский! — воскликнула она.
Дэнни вдруг подумал: а какова на вкус ее шея, золотисто-коричневая, точно мед? Женщины были его слабостью с тех пор, как он достаточно повзрослел, чтобы замечать их и видеть, что и они, в свою очередь, обращают на него внимание. Он зачарованно смотрел на шею Тессы, на ее горло. Страшная, восхитительная жажда обладания. Присвоить на одну ночь чьи-то глаза, капли пота, биение сердца.
И эти мысли — здесь, при ее отце. Господи!
Он снова повернулся к старику, внимавшему звукам музыки, полузакрыв глаза. Воплощенное неведение. Милый, любезный, не ведающий обычаев Нового Света.
— Я люблю музыку, — проговорил Федерико и открыл глаза. — Когда я был маленьким, менестрели и трубадуры заходили к нам в деревню с весны до конца лета. Я слушал и смотрел, как они играют, пока мать меня не прогоняла, иногда ей даже приходилось меня стегнуть. Эти звуки. Ах, эти звуки! Язык — лишь слабая замена им. Вы понимаете?
Дэнни покачал головой:
— Не уверен.
Федерико подтащил кресло ближе к столу и наклонился вперед:
— Человек рождается со змеиным языком. Так было всегда. А птица не умеет лгать. Лев — охотник, его должны бояться, это правда, но он верен своей природе. Дерево и камень тоже ей верны, они — лишь дерево и камень. Не больше, но и не меньше. А человек — единственное создание, которое способно произносить слова, и он использует этот великий дар, чтобы предавать истину, предавать себя, предавать природу и Бога. Человек укажет на дерево и будет уверять вас, что это не дерево, встанет над вашим трупом и будет утверждать, что это не он вас убил. Видите ли, слова — это речь для мозга, а мозг — всего лишь машина. Но музыка, — он торжествующе улыбнулся и воздел указательный палец, — музыка обращается к душе.